GrayOwl - Замок Эйвери

- Дальше справишься без моих комментариев? - изнывая от вожделения быть, наконец-то познанным Блейзом, хрипло спрашиваю я и, чтобы скрыть неуместную ироничность вопроса, я целую моего возлюбленного в ожидании дальнейших его действий, которых ждать не приходится - он мягко, но с небольшим нажимом, растягивает меня пальцами, так мастерски обходясь с простатой, что я по привычке, кусаю губы.

- Ну же, Сев, так больно?

- Н-е-ет, хор-рошо.

- Так говорю тебе снова - отпусти себя, будет только лучше нам обоим, правда, а то ты так кусаешь губы, что я чувствую себя твоим персональным мучителем.

- Моими персональными, как ты правильно выражаешься, мучителями были Люциус Малфой и Бэллатрикс ЛеСтранж, а вовсе не ты, мой возлюбленный - просто я не кричу, когда меня… так страстно любят. Ну же, продолжай, Блейз, а то мне хочется тебя всё сильнее.

- Lumos maxima!

- Зачем эти свечи, Блейз?

- Чтобы мы могли видеть глаза друг друга.

И он входит мягко, на величину головки, в меня, в начале пострадавшего, потом излечившегося варварским методом, ну, а потом… просто обуреваемого гордыней, в случае с долготерпеливым, не жалующимся Блейзом, оказавшейся попросту излишней и ненужной, потом, удостоверившись, что мне совсем не больно, входит наполовину, я издаю выдох, не больше, но Блейз понимает меня и без слов и погружается в меня полностью. Я же испытываю это быстро забывшееся, такое желанное, чувство наполненности… он лежит так во мне несколько долгих, но не затянувшихся, секунд, потом выходит из меня, вызывая вздох разочарования, но тут же входит снова… постепенно, теперь он уменьшает амплитуду, но двигается быстрее и быстрее, мне уже нужна его рука, как вдруг мир приобретает не присущие ему, слишком яркие краски, я слышу, как под половицей в соседней комнате шныряет мышь, останавливаясь и грызя что-то… я ещё успеваю подивиться, что она, половицы от голода грызёт? Пустая, шальная мысль, потом (на самом деле всё происходит очень быстро, просто каждый миг воспринимается отдельно от остальных) я ощущаю малейшее изменение угла в движениях Блейза, но мне не-ве-ро-ят-но, безумно хорошо - каждая частичка тела поёт, исполняет гимн Любви плотской, а концентрация поющих микроскопических точек там, между ногами настолько велика, что, кажется, всё межиножие - единая остро чувствующая зона, вот мой возлюбленный, чувствуя, что мы оба на грани, протягивает руку к моему пенису, но я перехватываю её, не давая коснуться себя, яркость мира там, за стенами, громкость тамошних звуков, запах Блейза, сводящий с ума, всё та же чертовка - мышь, всё набирает скорость, кружит вокруг и внутри головы и… вдруг взрывается струйкой спермы, а Блейз заполняет меня своим горячим семенем изнутри… о, боги, боги, боги! А я ведь и не думал, и думать не смел, что мне с кем-либо, кроме того, прежнего Рема, будет лучше, и вот, без изысков, в классической почти позе, которую Блейз из-за ограниченности и «приземлённости», как он сам выражается о Клодиусе, и не знал, и совокуплялись они, как два бревна, лёжа строго друг под другом, я кончаю без руки Блейза, чувствуя весь мир - от мыши под половицей до дыхания мегаполиса… Со мной такое впервые, и я не знаю, как к этому отнестись, но уверен - мне это нравится… Пожалуйста, не умирай, Блейз! Ну, а что же тот, Арес (больно кольнуло сердце) Горт, неужели так и насиловал любовника, согнутого в талии и со сломанными ногами?! Ведь нет, но этой простой позой тоже не пользовался, видимо, из-за перебитых и никак не сраставшихся правильно ног…

И вот, оказывается, просто изучив неизвестную позу на самом себе, прочувствовав её, Блейз оказывается в состоянии не просто воспроизвести её подобно школяру, но и сделать нечто… невообразимое, неведомое, чему не находится слов в родном языке, а хочется произнести: «Grando, belissimo!»

- Ты превзошёл учителя сегодня, - говорю я, прижимая всё ещё дрожащее после оргазма (или от слабости?) тело возлюбленного к своей горячей груди. Он, не в состоянии выровнять дыхание (всегда этим страдал только я, значит - от слабости), спрашивает, тяжело дыша:

- По… Почему ты не дал прикоснуться к своей плоти?

- А ты как думаешь, «умничка»?

- Ты… же кончил… сам.

- Не сам, а под твоим, как бы это помягче сказать, ну, пусть будет - руководством, хотя руками мы только ласкали друг друга во время, надо сказать, замечательной прелюдии, мой необыкновенно искусный возлюбленный.

- О-о, сиятельный граф никогда не говорит скабрезностей, даже если они сами просятся на язык, правда?

- С тобой - никогда, мой добрый, неиспорченный мальчик.

Я сгребаю его в охапку и страстно целую всё, до чего могу дотянуться - тёмно-коричневые соски, грудь с несколькими курчавыми жёсткими завитками, покусываю ключицы, покрываю поцелуями шею, Блейз всё это время постанывает, то громче, то потише, наконец, я завладеваю его губами, посасывая их, и углубляюсь языком в его рот - там, по-прежнему, железистый привкус, я наслаждаюсь им, испивая до дна…

- Ты - дамасский клинок, Блейз.

- Мой Патронус - лев с дамасским клинком в зубах, Сев.

- Правда? Но ты и на вкус, как дамасская сталь.

- А её теперь едят? - улыбается он.

- Нет, послушай: в моём замке есть коллекция трофейного оружия всех эпох, заканчивая восемнадцатым веком, за исключением маггловского, огнестрельного. Так вот, будучи ещё дитятей, я, как-то раз удрав из-под опёки эльфих, оказался в зале с трофеями и начал, как и положено малому ребёнку, пробовать всё это великолепие на вкус - лизать клинки, но тут меня нашли рабыни-эльфихи и потащили в детскую… Больше всего мне запомнился вкус какой-то сабли. Когда пришла пора обучать меня благородному искусству владения холодным оружием, я спросил… наставника, указав на саблю: «Что это за клинок и из чего его сдали?». Он удивился, но ответил: «Ваш предок привёз эту сарацинскую саблю из странствий в двенадцатом веке, а сделана она из знаменитой на весь тогдашний мир дамасской стали». Так я узнал, что мой любимый вкус - дамасская сталь, а твой рот наполнен этим вкусом.

- Скажи, Сев, вот т-ты даёшь камень Люпину уже второй раз, и тот всё больше излечивается, то есть, превращается в обычного мирного нелюдя. Извини, я знаю - ты не любишь этого слова, но как иначе называть оборотня?

- Так и называй - оборотень.

- Хорошо, так вот, не… дашь ли ты… мне этот камень, раз он исцеляет?

- Ах, я - дурилка картонная, как любовью заниматься - я тут как тут, а как головой поработать… Извини, Блейз, сейчас я промою его после оборотня, - и я кидаюсь в ванную, кляня себя, разумеется молча, всеми ругательствами, которые знаю.

Я промываю камень, нет, он определённо стал глаже и… чуточку меньше. Так он медленно тает, как леденец! Боги, на скольких же страждущих его хватит и по какому этическому принципу мне вообще выбирать тех, кого я буду исцелять, а кому отказывать в помощи?! И кто я такой, чтобы возвращать к жизни одних и позволять умирать другим?!