Карина - Давай попробуем просто жить

Потом отец всё-таки хлопал дверью, и мы снова оставались одни. Мне уже было привычно не плакать, не приставать к матери с вопросами, не подходить вообще. Я имел достаточно опыта, чтобы вести себя так, как нужно.

В раннем детстве меня это мучило. Я сотни раз пытался понять, что во мне не так, почему даже мать, глядя на меня, кривит губы и сужает глаза.

Я отчаянно хотел, чтобы меня - нет, даже не любили, а хотя бы просто замечали, интересовались мною. Брали за руку, когда мы куда-то идём, шептали в макушку какие-то слова - всё равно какие - когда укладывали спать, ласково журили за шалости… Хотя я не шалил. Да и спать укладывался всегда сам.

В постели я долго ворочался, стараясь согреться, подтыкал края тонкого одеяла под себя, подгибал коленки к животу и обхватывал их руками… И думал. Вообще, думать - это единственное, чем я мог заниматься без ограничений и сколь угодно долго и плодотворно. Мысли мои, никем не контролируемые и не направляемые, а потому текущие бурно и свободно, словно вода в половодье, могли уносить меня куда угодно - и я был им благодарен за это.

Я закрывал глаза, едва голова касалась тощей подушки - и мечтал.

Мне грезился аромат цветов апельсина, усыпающих лакированную шапку дерева; волнуемые морским бризом, они чуть заметно трепетали и нашёптывали свои тайны прямо мне в ухо.

Я видел сирень, широко опоясывавшую зелёную изгородь; её соцветия, все сплошь состоящие из пяти лепестков, покачивались в загадочном танце, кивая мне приветливо и тепло, и солнечные блики плясали на кончиках листьев.

Я слышал пение птиц, названия которым не знал, и ощущал, как моя ладонь берёт полную горсть нагретого солнцем песка, пропуская его сквозь пальцы невесомой струёй…

И постепенно мне становилось тепло, так, что я мог разжать руки и колени, тело переставало дрожать и, расслабленный, я, наконец, засыпал.

Когда из Хогвартса пришло письмо, я немного испугался - а вдруг родители не захотят отдавать меня туда. Но переживал я напрасно - они, я так думаю, были рады отделаться от меня. Мне справили одежду. Отец так и сказал, впервые за всю жизнь упоминая меня в разговоре: «Надо справить ему мантию». Справить. Не купить, не заказать, не сшить. Потом мне «справили» учебники. Всё это - от мантии до учебников и сумки - было подержанное, с потрёпанными краями. Может быть, матери и правда не хватало денег, а может, на меня просто не захотели тратиться.

Но я всё равно был рад. Вырваться из промозглого дома, не ощущать на себе холодный взгляд материнских глаз, не дрожать по ночам. Не быть нелюбимым. Вот что для меня означало приглашение в Хогвартс.

А ещё у меня там появятся друзья, иначе и быть не может. И я кому-то обязательно буду нужен.

До одиннадцати лет я был именно таким - слюнявым и сентиментальным ублюдком. Потом, по счастью, всё прошло.

Прошло прямо на вокзале Кингс-Кросс.

Я стоял один со своим потрёпанным багажом, а вокруг меня шумела толпа. Всех детей провожали родители, были слёзы и поцелуи, и объятия, и улыбки, и обещания писать часто-часто.

На меня периодически косились, взгляды окидывали мою фигуру в нелепой старомодной накидке и угрюмое лицо - и больше уже не возвращались ко мне.

В вагоне я долго не мог найти свободное место - куда бы я ни заглянул, мне везде отвечали: - Занято. Когда я, наконец, понял, в чём дело - я добежал до самого конца вагона, закрыл лицо ладонями и разрыдался. По счастью, рядом никого не было. Потом я встал, провёл пальцами по щекам, отёр мокрые ладони о свою уродливую накидку. Я знал, что плачу в последний раз.

Ближайшее ко мне купе оказалось свободным, я затащил вещи и паровоз дал свисток.

Ко мне кто-то заглядывал, но я холодно отвечал, что мест нет. Двухчасовой перестук колёс - именно столько мне понадобилось, чтобы повзрослеть.

С поезда я сходил совсем другим человеком.

Последующие семь лет только сформировали меня окончательно, отшлифовали и сделали прочнее. Я никогда не вспоминал того, что было со мною до одиннадцатилетия, потому что презирал себя - того. Мечтающего и неуверенного в себе, ищущего чьего-то расположения, зависимого. Не знавшего, что привязываться к кому-то, а уж тем более искать любви или любить - удел идиотов или гриффиндорцев, что почти одно и то же. Не ведавшего, что сила - в тебе самом, нужно только уметь правильно ею распоряжаться.

Домой я ездил неохотно и только на летние каникулы. По приезде забирался в свою комнату и читал, читал, всё время читал. Меня не трогали, а большего мне было не нужно.

Единственное, что напоминало мне о маленьком слюнявом ублюдке из прошлого - это пронизывающий холод, продолжавший царить в доме. Но, слава Мерлину, я вырос, и взять с каминной полки зажигалку не составляло для меня труда - достаточно было всего один раз полоснуть глазами по лицу недовольно кривящейся матери, и больше со мной не спорили. Я разжигал во всём доме камины и уходил в свою комнату.

Я и теперь почти никогда не гашу огня, я люблю, когда тепло и ненавижу холод.

* * *

Я просыпаюсь от головной боли и странного ощущения, что меня рассматривают. Делаю машинальный жест рукой - и не нахожу свои очки. Да и сама тумбочка тоже куда-то исчезла. И, по-моему… кровать тоже немного не моя. Продолжаю шарить руками в воздухе, одновременно подозревая себя в тихом помешательстве.

- Справа на полке, - лаконично сообщают мне откуда-то из глубины комнаты.

Беру очки, всматриваюсь, и меня тихо накрывает волной ужаса. Трясу головой, потому что, очевидно, я не совсем проснулся. Но кроме усиления головной боли, ударяющей по вискам, ничего не меняется: я, в одних только брюках, с бьющимся в голове квоффлом и пустыней Сахарой во рту, сижу на кровати в комнате профессора зельеварения, а сам он только что встал с кресла и наливает из какой-то склянки тягучую жидкость.

Мне тоже хочется стать склянкой, чтобы разбиться на мелкие осколки.

Снейп подходит и протягивает чашку.

Я мотаю головой, отчего мне делается только хуже.

- Берите. Травить вас никто не собирается.

- Что это? - губы сухие и шевелятся с трудом.

- Антидот, - спокойно сообщает профессор и мстительно добавляет: - Не умеете пить - не стоило и браться.

Я чему-то киваю - то ли тому, что да, не умею, то ли его праву быть мстительным - и глотаю отвар.

Стук квоффла по ушам становится глуше и постепенно сходит на нет. Мне легче. Но благодарить не собираюсь, проходили уже.

Молча отдаю чашку Снейпу, натягиваю плед до подбородка, сгибаю колени, обхватывая их руками, и интересуюсь:

- Какого чёрта?

«Какого чёрта я тут делаю, какого чёрта вы меня приволокли в вашу комнату, какого чёрта я валяюсь тут практически раздетым - на ваш выбор, профессор, ответьте хоть на какой-нибудь вопрос».