Pax Blank - В Шторме

Восемь дней для лечения опасных для жизни ран. Четыре дня в бакте и еще три под максимальным контролем и полной зависимостью от оборудования. Только для того, чтобы в последний день отключить его от машин и бросить обратно на пол камеры, словно ничего не было. За все восемь дней он ни разу не проснулся, так и не узнав, что оставлял камеру. И доставившие его обратно медики прекрасно понимали, что он еще не готов к этому и что в течение недели, так или иначе, его придется забрать снова. Склонившись тогда к Скайуокеру, чтобы вколоть инъекцию, которая разбудит его и заставит вновь очутиться перед своим мучителем, она чувствовала… что-то. Чувствовала, как что-то рушится внутри нее самой… От своего участия в происходящем.

От его знания об этом.

От факта, что она снова должна оказаться перед ним. И снова, и снова…

Если Мара не чувствовала сострадания, то что это было?

***

Она затихла перед неподвижной фигурой пленника, пытаясь не смотреть на его кровь и ушибы.

После своей яростной мести, едва не убившей Скайуокера, ее учитель какое-то время был “не здоров” - впервые за пятнадцать недель не посещая своего джедая.

То ли из-за того, что был еще слишком сердит, чтобы вернуться к нему, то ли просто давал тому время для восстановления, Мара точно не знала.

Возможно, ситх обдумывал свою непредвиденную потерю контроля - он должен был понять, что джедай намеренно спровоцировал его на такое нападение. А любое явление, способное разрушить тщательно выстроенные планы Палпатина, должно было серьезно взволновать его - того, кто управлял и манипулировал всем миром.

И вскоре правила изменились. Все обострилось. Весь предыдущий уклад был нарушен. Когда Палпатин наконец вернулся, частота его посещений увеличилась до нескольких раз в день. Находясь на наркотиках между этими визитами, не получая практически пищи и воды, Скайуокер понятия не имел о времени, проведенном здесь. Ни намека, день сейчас или ночь, или, на какой промежуток его оставляли в покое… между возвращениями его палача. Если он бодрствовал, то оказывался перед Палпатином… или гвардейцами. Теперь каждый раз ее мастер приводил с собой гвардейцев, вооруженных силовыми пиками и другим подобным оружием. Одеты они были чаще в форменные куртки, а не в их обычные церемониальные плащи. Стоя за дверями камеры и наблюдая с каменными лицами за регулярной охраной, они ждали, когда Император поговорит со своим заключенным и позовет их внутрь. Он делал это в конце почти каждой беседы, иногда до того, как уходил, иногда - после. В любом случае джедай уже лежал на полу, жестоко избитый.

Ей не нужно было следить за ними, чтобы знать их цель.

И каждый раз, как Император и его гвардейцы уходили, ей приказывали немедленно ввести средство, оживляющее действие наркотика в организме Скайуокера.

Она ненавидела обязанность ждать в коридоре - пока ее мастер вел свои “переговоры” с джедаем. Их голоса всегда были тихи, часто едва слышимы - в течение часа или больше, пока Скайуокер наконец не начинал упираться и делать что-то, что вызывало гнев Императора.

Тогда они все слышали это, и она, и неотлучные охранники. Слышали его крики, слышали, как Император бросает в него молнии Силы; звуки вызывали отвращение, никогда не оставляя сомнений в их источнике проникающими в пол потрескивающими вспышками.

И когда крики затихали, в камеру звались императорские гвардейцы.

В течение первых нескольких дней это не беспокоило дюжину или около того гвардейцев. Они все ждали, что джедай будет довольно скоро убит - что Император устанет пытать его. Но ему это не надоедало - казалось, с каждым днем он получает все больше удовольствия.

И теперь, когда Император прибывал в камеру, все тревожно замирали, боясь смотреть даже друг на друга, слушая холодную тишину длинного невыразительного коридора, зная, что сейчас последует и… ожидая этого.

***

Мара присела и осторожно взяла руку Скайуокера, стараясь не повредить давно сломанное запястье и пытаясь найти еще нетронутую на венах кожу среди многочисленных следов от игл инъектора. Сердце разрывали противоречивые эмоции.

Где-то в глубине, в запрятанном углу ее души, который она считала мертвым, Мара ощущала неправильность происходящего. Или ее чувства были более личными? И именно это пугало ее? С каждым днем тот далекий внутренний голос становился все яснее и ощутимее.

У нее действительно никогда не было совести, ряд правил - да, но ничего большего; совесть никогда не была значима для ее учителя. И поэтому, возможно, этот голос вообще не имел к ней никакого отношения, но тем не менее она слышала его. Шепот на краю сознания, приходящий в ее сны по ночам.

Не настоящий голос. Не слова - не то, как Палпатин говорил с нею в Силе, но все же. Более простой, менее настойчивый и… сочувствующий.

Она должна уйти; все становилось слишком запутывающим и слишком тяжелым, выходя из-под контроля. Ей нужно попросить у Палпатина другое назначение.

Но как только она подумала об этом, Мара поняла, что он не согласится на это. Если у нее были эти мысли, тогда ее мастер, конечно же, знал о них - он всегда знал, о чем она думает.

Разве он не спрашивал ее раньше, слышит ли она Люка, ощущает ли его в своем ограниченном восприятии Силы? Разве ее ответ не был полуправдой? Она не слышала его в тот раз, когда мастер задавал вопрос, поэтому ее ответ был правдой - на тот момент. Но она слышала Люка до того, и много раз после. Ощущала его на краях своего восприятия, как движущееся тепло солнечного света - трепещущую близость, как умственную, так и физическую. И это привлекало ее - как бы сильно она не пыталась сопротивляться.

Было ли это назначение проверкой для нее? Проверкой ее лояльности, ее преданности? Ее учитель любил проверять тех, кто находится рядом с ним. Но у него не было никакой причины сомневаться в ней - ее верность была абсолютной, в любом случае. Сколько она себя помнила, она служила ему.

Она решительно повернула запястье Скайуокера и ввела инъектор в вену на тыльной стороне, жестко отклоняя побуждение держать его за руку, когда он проснется, чтобы он ощутил хоть какое-то подобие комфорта.

Но было неправильно давать ему ложную надежду. Для него было лучше, как можно быстрее сдаться и подчиниться воле Палпатина. Так или иначе он уже был близок к этому. Человек, которого она знала… которому, возможно, сопереживала, признавая в каком-то смысле в нем равного себе и уважая его, независимо от того, кому он служил - возможно, ощущая даже нечто большее… хотя, какое это имело значение - человек этот теперь исчезал, разрушаясь и меняясь день за днем, превращаясь в то, что желал видеть ее Мастер.

Вся эта ломка была настолько необязательной. Мара могла доставить Скайуокера в императорский “Поведенческий модификационный центр”, существование которого долгое время отрицалось. В его стенах Палпатину предоставили бы полностью порабощенного джедая. С вытертым и чистым, как сланец, разумом. Стерильно и надежно.