Дмитрий Щербинин - Ворон

Но не сиделось гному в Серых горах; ведь слышал он о могуществе древнейших гномьих государств. Во дни великих битв, эти, некогда высившиеся в глуби материка горные кряжи встали у самого моря, а подземные залы были или завалены или затоплены водою. Все же, Антарин решил найти останки древних ворот, и проникнуть в древние залы.

Нет нужды описывать его поход. Скажу только, что претерпел он много лишений; несколько лет провел, разыскивая эти самые ворота — нашел их…

И вышел из залов уже через несколько лет, неся в руках лишь один предмет — сферу из златистых лучей; в центре которой плавал огромный, больше головы, изумруд.

— Я нашел его под водою. Этот камень — сердце гномьего мира древних дней; вместе с ним, воскресим мы славу наших предков! Все силы отдам я, затем, чтобы только народ мой стал таким же могущественным, как и прежде!

С такими вот словами появился он у нас двести тридцать лет тому назад. О — я хорошо помню, тот день: молодой гном, с сияющим, ясным лицом; сильный, статный, и, среди своего народа — красавец.

По дороге к Серым горам, он остановился у нас на одну ночевку и… остался здесь навсегда. В тот вечер, он прохаживался с отцом моим, государем Тумбаром, у берегов Бездонного озера.

Возле мэллорна, увидел он деву Милиэль — она была моей подругой, и, нынче нет ее уж среди нам… Она была прекрасна… Антарин смолчал тогда, но, следующим утром не ушел — не ушел и потом — через неделю, через месяц…

Он ходил, мрачный, с каждым днем все бледнел и худел — ведь, все это время, он почти ничего не ел. А через три месяца, он явился к Милиэль, пал пред нею на колени, и такую речь стонал:

— Наверное, не к добру была наша встреча! Но теперь уж этого не изменить, и мне тебя не забыть никогда. Знай же, о прекрасная дева — я полюбил тебя! Да — я знаю, что гном эльфийской деве не пара, и никогда за эти месяцы даже и не смел надеяться, что ты ответишь на мои чувства. И не надо — позволь мне только любить тебя — не отвечай на эту любовь! Прекрасная дева, знай, что полюбил я тебя, как самое великое в мире сокровище… Быть может, только величайшая из работ моих предков достойна украсить твое чело… — И он протянул к ней златистую сферу с изумрудом.

— О, Антарин благородный гном. — молвила изумленная, и растроганная Милиэль. — Зачем же твоя жертва? Ведь — это величайшая драгоценность твоего народа — она твоему народу, а не тебе, и, тем более, не мне принадлежит. Твоя любовь безнадежна, но ты смелый и чистый сердцем — я буду любить тебя, как брата, но лучше тебе уйти, и забыть обо мне — ибо ничего, кроме боли не вижу я от этой встречи.

Тогда заплакал Антарин — а многие ли видели плачущих гномов? Говорят, их слезы прожигают камни.

И, рыдая, так он говорил:

— Уйду от тебя, и только горче моя мука станет; боль глаза выжжет! Я нашел сокровище наших предков — я вправе распорядится им — прими же его! Иначе — канет она в речных водах, ибо не в наших подгорных залах, но только на твоем челе достойно находится это украшение.

Что же — Милиэль приняла дар Антарина, и, как только одела сферу на голову, засияла она яснее прежнего; сияние красоты неземной исходило отныне от нее, и была она прекраснейшей среди всех нас, говорили, что лик ее столь же светел, как лик Лучиэнь. Многие доблестные наши гномы, и певцы, и поэты предлагали ей руку, и сердце, но она, томимая неясным, горестным предчувствием, ходила одна по нашим тропинкам, а те, кто видел ее — говорили, что часто она плачет. Тайно, по зарослям, следовал за ней и Антарин — любовался ею, любил ее все больше; и счастлив был, что может видеть ее…

Отец мой, правитель Тумбар, покачивал головой:

— Слишком темен наш мир, чтобы такая яркая краса ходила в нем незамеченной. И когда-нибудь, лучи ее кольнут чье-нибудь темное око…

Как предвещал Тумбар, как чувствовала Милиэль, так и случилось:

Однажды ночью, она вышла на берег Седонны, полюбоваться на течение темных вод, и прошептать неясные свои мечты восходящему Эллендилу. Далеко окрест, исходило от короны ее теплое, живое сияние в котором был и цвет лесов изумрудный, и сияние Солнца златистое.

Бесшумно скользнула с неба черная тень, кривые и острые, как лезвия ятаганов, когти впились в ее тело — стремительно подхватили вверх…

— Я знаю! Знаю! — восторженно перебил Эллинэль Барахир. — В нашем городе до сих пор живет предание о том, как во времена прадедов пролетела над стенами изумрудная звезда в сфере солнечного злата; и была она так ярка, что выбежавшие люди отбрасывали тени, а сам город, казался более прекрасным, нежели был на самом деле.

— Да — свет творения гномов преображал предметы — делал их еще красивее. А на берег Седонны выбежал тогда, с горестным стоном Антарин — он то, как всегда, любовался своей возлюбленной — и теперь рухнул на темную землю, где недавно стояла Она…

На следующее утро, он, не говоря ни слова, оставил нас, и уж потом, по обрывочным сведениям, по его, полным боли словам, удалось воскресить картину его странствий.

Горестны были те странствия — он предчувствовал худшее, и, день за днем, идя вперед, все плакал, вспоминая возлюбленную свою.

Не вы одни видели пролетавшую по небу звезду — в ту ночь, во многих селениях люди, эльфы, энты, да еще разные создания были зачарованы или испуганы ее светом.

Дорога вела Антарина на юг.

День за днем, ночь за ночью уводили его тропы, все более нехоженые, в страны, где солнце печет раскаленными углями; где не бывает ни осени, ни зимы. Страшным, исхудалым стал Антарин; и жители тех земель, не знавшие ничего про гномов, гнали его, как злого духа. И теперь только измученное, жаждущее любви сердце вело гнома все вперед и вперед.

Дни и ночи, недели, месяцы — они сливались в годы; а он все странствовал в тех жарких, чуждых ему землях. Ни разу за все это время, улыбка не коснулась его губ. В Милиэль видел Антарин смысл своей жизни, свет — без нее он и не жил, но только мучился.

Уже седина коснулась волос его, уже пролегли на челе его морщинки мученика, и тогда вышел он к селению, темные жители которого только плакали, да с ужасом взирали на окружавшие их джунгли.

Они то не стали прогонять Антарина, приняли его, даже худо-бедно накормили; и, так же, худо-бедно, с помощью знаков, объяснили, что некий злой дух забирает каждую неделю двоих из них. И некуда им бежать, ибо слуги того духа вылавливают их, и приводят обратно.

Вот тогда-то, впервые за многие годы, в Антарине вспыхнула надежда. Ведь, сердце то его, вскормленное лишеньями, стало очень чувственными — и где-то близко, близко была теперь его цель.

Он остался, в нетерпении выжидая появления тех посланцев. И они пришли — о! — это были жуткие создания!

Знаете, жуткими делает не столько наличие всяких лап, щупалец, шипов. Если создание добро внутри, то сияние пройдет через очи его, и оно может зваться непривычным, но не жутким. А самая жуть — в глазах.