Дмитрий Щербинин - Ворон

Он и не заметил как пред ним открылся широкий, и довольно крутой склон, покрытый высокими елями — окончание этого склона едва было видно, и там, яркую бороздою проступал свет дня.

Альфонсо не удержался ногах, покатился все быстрее и быстрее — ему чудилось будто его схватили; рвут на части, бьют — он несколько раз ударялся о стволы, отлетал в сторону, продолжал кружится — мелькала беспорядочная мешанина из световых бликов и черных теней; вот он выставил руки — до крови расцарапал ладони, но остановиться так и не смог.

Но вот склон окончился, и он вылетел на поляну, заполненную солнечным светом; показалось то ему, будто он в пламень влетел; смял травы, и, наконец, уткнулся разгоряченной своей головой в ледяной ручей — жадно, судорожно сделал несколько глотков — поперхнулся, закашлялся, а в голове то билось: «Нет — не схватили еще. Жив еще».

Но со склона уж слышался лай собак, и крики:

— Да только что он здесь был!.. Смотрите след то какой свежий!.. Вот сейчас его и схватим!.. Осторожней будьте — он уже двоих убил!..

— Нет, нет, нет! — вслух рыдал Альфонсо. — Пожалуйста, ворон, прости меня! Делай, что хочешь, только избавь от этой боли; не дай быть схваченным ими!

От голоса этого поляна накрылась призрачной дымкой; мирно сидевшие во травах птицы, взмыли говорливыми облачками, упорхнули бабочки и стрекозы — казалось, зло уже приложило к этому месту свою длань.

Он, рыдая, полз в этих густых травах; жаждал избавиться от мучительных чувств, но они только возрастали в нем. Неожиданно, на судорожно вытянувшуюся руку его уселся ворон, в голове раздался ровный, ничего не выражающий голос:

— Теперь понимаешь, как глупо ты поступил, отказавшись от моего руководства? Вот, не гнал бы ты меня тогда, и все было бы хорошо, и ехал бы ты сейчас спокойно по дороге…

— Только избави ты меня от них! — взмолился Альфонсо.

Все ближе-ближе лай собак, а за ними стена голосов. Дрожь пробивала тело:

— Ведь сейчас уже схватят! Ну — спаси же!

— Спасу, если поклянешься, что во всем только меня слушать будешь.

— Да, да — клянусь!

— Хорошо же — и помни, что, как только нарушишь клятву — ждет тебя темница…

Тут ворон обратился в черное, безлиственное дерево, которое подхватило Альфонсо, прижало его к своей жесткой, холодной коре — кора раздвинулась перед его лицом, и он был поглощен ею. Вокруг холодная темень — дышать невозможно, и все же он, каким-то образом, еще продолжал жить.

Псы вылетели на поляну; но вот их громкий лай сменился трусливым поскуливаньем — они поджали хвосты и отступили. Выбежали и люди.

— Что такое?.. Чего испугались?.. Эй — смотрите, что это за дерево?.. Да отродясь у нас в парке таких деревьев не было!.. А кто его знает, может и было — в это части никто и не гуляет почти…

Казалось, что и не дерево это а трещина — будто по поверхности Нуменорского дня ударил кто-то могучим кулаком; и вот появилась эта ветвистый провал, ведущий в сокрытое за этим днем ничто.

— Это уж не нам разбираться, что это за дерево! Одно только ясно, что — это не Альфонсо. А нам за Альфонсо надо! Вперед!

Побежал, огибая дерево довольно значительным кругом. Все старались побыстрее покинуть зловещую поляну.

А тьма вокруг Альфонсо наполнялась образами, звуками.

Был шум тысяч и тысяч голосов, которые славили его. Он огляделся, и увидел, что сидит на летучем златистом троне; а вокруг него толпы людей, и позади — тысячи, тысячи, а то и миллионы — и все они любят, и славят его. А вокруг, прекрасный, никогда ранее не виданный город, над которым распахнулось зовущее его звездное небо. Перед ним открывалась широкая улица, которая взбиралась на холм, сразу за которым т начиналось это звездное небо. А люди кричали, могучим хором:

— Альфонсо-правитель, величайший среди всех созданий земных! Тебе принадлежит весь свет, ты сделал его прекрасным, а теперь — отсюда, от павшего пред величием твоего Человеческого духа Валинора, веди нас дальше — веди туда, куда ходил раньше один Эллендил — ты будешь царствовать среди звезд — эта бездна будет принадлежать тебе, и ты познаешь все ее тайны!

После пережитой боли — эта нежданная радость — и почтение, и силы, и возможность делать все, что вздумается, а самое то главное — открытая дорога к звездам, среди которых он уж и не чаял оказаться — все это так подействовало на Альфонсо, что он всею душой устремился вперед, и золотистый трон, послушный его воле — молнией по этой улице устремился. Сразу остался позади и город, и славящие его толпы — вот вершина холма, вот звездное небо — закричав от счастья, от чувства свободы, Альфонсо протянул навстречу звездам руки и… тут нахлынула на него прежняя леденящая тьма — голос с болью в голове отдавался: «Ты видел, чего можешь достичь. Ты только помни, что они хотят затушит бушующей в душе твоей пламень — сделать таким же человеком толпы, как все они. И помни, что сталось, когда ты отвергнуть меня».

Мученье, мученье — вновь мученье. Надо же было как-то разрешить его:

— Но скажи, ведь, я не убивал ее? Ведь, она жива — да?

Но ему не было ответа. Чернота распалась, и Альфонсо повалился в траву, на той самой полянке, где его едва не поймали. Теперь вернулись и расселись на ветвях птицы; закружили бабочки, из небытия, восстал Альфонсо подполз к ручейку — он опустил в эту леденящую воду голову и долго пролежал так. Потому он перевернулся на спину, и лежал, чувствуя, как вода обтекает его голову, плечи. Его уши были погружены под воду, и он слышал, как прохладно журчат пузырьки, а донные водоросли, словно чьи-то нежные, легкие пальцы, ласкали его. Над ним, словно любящее, все прощающее нежное око распахнулось безоблачное небо — временами всплывала боль душевная, и тогда судорога била его тела, из носа текла кровь, и, подхваченная течением, закручиваясь плетьми неслась куда-то.

А потом на него пала тень; и он понял, что над ним стоит человек, и говорит что-то — только вот что — за журчанием омывающей его уши воды, было не расслышать. Нет — Альфонсо слишком устал, чтобы пытаться куда-то бежать, и он протянул к этому человеку руку, ожидая от него помощи. А как же полегчало на сердце Альфонсо, когда он увидел, что этот, склонившийся над ним человек — лучший друг его Тьеро. Он взял Альфонсо за руку, и выволок на траву; вот и голос его — лучший, чем какое-либо лекарство — обычный человеческий голос, ни в чем его не обвиняющий:

— А я то, когда начался весь этот переполох — купался. Вон видишь — до сих пор, кафтан расстегнутый, да волосы мокрые. Как узнал, в чем дело, так и бросился на твои поиски. По всему этому парку носился, как угорелый, да, ведь, знал, что где-то здесь ты — вот и нашел…

Он замолчал тяжело дыша, и видно было, что он, действительно, много пробегал, ища Альфонсо. А Альфонсо быстро шептал: