Дмитрий Щербинин - Ворон

В этот августовский день, небо покрылось сероватым покрывалом, а по аллее медленно шла печальная процессия. Впереди, всех шел король Нуменора; сильные его руки были направлены назад — он нес хрустальный гроб, в котором лежала мать Альфонсо.

Был ее лик печальным и светлым, еще более прекрасным, чем при жизни. И никак нельзя было назвать ее возраста. Она казалась и молодою, и, в то же время — вечной; словно бы в последнее мгновенье жизни открылось ей что-то недоступное для иных — то, что созерцали безмолвные изваяния.

Позади гроб нес отец Альфонсо — адмирал Рэрос. Он неотрывно смотрел на лик своей жены, и не существовало для него ни Нуменора, ни Среднеземья. И не мог он принять, что она, которую он так сильно любил многие годы, уже не откроет глаз, не скажет ему слова, что ее вообще уже нет, а осталось только холодное тело. И у него были необычайно большие, сияющей слезной пеленой покрытые глаза. Он очень изменился за последние дни — седина появилась в волосах; лицо осунулось, впало; кожа потемнела от ожогов слез, как-то страшно, в этом безмолвии, подрагивал его большой кадык…

За адмиралом шла процессия — сначала ближайшие родственники. Дальше — друзья, подруги; просто придворные. По щекам многим катились слезы — падали в закатный песок…

Дорога делала плавный поворот к склону Менельтармы. Однако, здесь гора восходила плавно, робко, а высочайшие ее склоны были сокрыты кустами алых роз. Здесь не было никаких ступеней, но камни плавно распахивали свои объятия, в тихую залу…

Нельзя было определить ее размеров, ибо не было видно ни стен, ни купола. На невидимых цепях, висели хрустальные гробы, в которых, нетронутые тлением, покоились государи Нуменора, великие люди этой страны, и их славные жены. Гробы эти не образовывали аллеи, ни какого-либо иного геометрического порядка.

И, все же, порядок был. Такой же порядок видим мы на звездном небе — кажется нет ни фигур, ни ясных форм, а, все-таки, во всем там гармония — гармония, которую не объяснишь. Вот и здесь, как звезды во ночи — яркие, и едва уловимые; близки и далекие — сияли тем холодным, и спокойным светом вечности хрустальные гробы. Не определить было и расстояния между ними — было просторно, но, казалось, что-то безмерно большее, чем простор этого зала, было между ними.

Как в звездном небе здесь не было никаких звуков. Этот зал не был оставлен неким бытием, однако — это была какое-то совсем иное, непостижимое для живых еще людей бытие.

В совершенном безмолвии, не говоря ни слова, ибо все слова уже были сказаны, гроб поднесли к уготовленному ему месту, казалось, поставили на воздух, где и остался он, готовый слиться с мириадами таких же…

Адмирал Рэрос склонился над нею, поцеловал в холодный лоб. И в то мгновенье, когда коснулась ее лица, горячая слеза — он поверил, что от этой слезы она очнется — он так ясно представил, как она открывает глаза… Ни одна черточка не дрогнула — слеза скатилась по холодной щеке. Он постоял некоторое время, потом отступил, и слуги, прикрыли гроб хрустальной крышкой. И, в тишине, вспомнились адмиралу слышанные на печальной церемонии прощания, слова мудрого эльфа — гостя из Валинора:

— Вы люди — гости в этом мире. Вся ваша жизнь — безмерно малый миг. Вы в жизни вершите многое, но все-таки — жизнь ваша — искорка, а над ней — огромная бездна — она есть смерть. При разлуке вы плачете; но верьте, что в смерти каждый из вас найдет то, что ищет здесь, в этом мгновении — жизни. Не вернуть пения унесенного ветром, не вернуть умершего; но каждый из вас чрез мгновенье будет этим ветром унесен. А что там дальше — о том разве что Иллуватор ведает. А мы скажем, что тьма коснулась лишь этого мира, над запредельными дорогами она никогда не будет властна, а потому — радуйтесь, ибо, чтобы не ждало вас там — оно благо…

И теперь, в этом вечном зале, в душе могучего адмирала вспыхнул вопрос: «Но в чем же причина этой горькой тоски при расставании? Вам, вечным, легко говорить о жизни, как о мгновенье, но, когда теряешь любимого человека, и знаешь, что не через десять, не через двадцать лет его не увидишь — это ли легко?!» Но этот вопрос остался не вымолвленным — адмирал знал, что не получит на него ответа…

Потом они стояли пред гробом, в окружении иных светил — и не знали, сколько это продолжалось, но каждый чувствовал скоротечность своей перед вечностью жизни. Каждый шептал последнее: «Прощай» — ее, уже свободному от тела, духу.

И, если в залу входили все вместе, то выходить из нее каждый волен был через сколь угодно долгое время. Для каждого это время было разными, и, когда адмирал Рэрос развернулся, и пошел среди звезд к выходу — никого уже рядом не было.

А потом он вышел под звезды истинные — это была глубокая, темная ночь; недвижимые, застыли кусты роз. Он отошел на несколько сот метров; и там медленно осел в густую, серебрящуюся траву; и тут услышал знакомый голос:

— Что же теперь, добрый ты мой друг.

— Король — это вы?!

— Эх, да ладно — какой король. — сильная рука легла ему на плечо, и знакомый силуэт, медленно опустился рядом с ним в траву. — Король я когда угодно, но только не теперь. Вспомни нашу детскую дружбу — тогда не было ни короля, ни адмирала — просто два преданных друг другу человека. Пусть и теперь так будет…

— Да, хорошо.

Адмирал поднял голову к небу — и увидел, как всходит все выше и выше яркая звезда Эллендил. А на юге, несколько не затеняя звезд, угрожающей кровавой косою нависала комета.

Следя за восходом Эллендила, адмирал повторил вопрос Тар-Минастира: «Что же теперь?» — некоторое время провел в раздумьях, после чего молвил, едва слышным, но подрагивающим от волнения голосом:

— Я должен найти его…

— Сына?

— Сына? — переспросил Рэрос. — Нет — он мне не сын. Я знал Альфонсо добрым юношей, пылким и творческим человеком, но того, кто совершил Это, я никогда не назову своим сыном. Альфонсо я уже оплакал, а теперь должен отомстить за гибель матери, тому чудовищу, которое завладело телом моего сына.

— Кто знает, что подтолкнуло его к совершению столь страшного поступка. Друг — я уверен, что он не хотел ее смерти, и страдает теперь не меньше твоего. Рано его еще хоронить — быть может, есть для него спасенье. Мы должны его найти, но не мстить, а постараться понять, помочь…

— Что говоришь ты? — выдохнул Рэрос и, вдруг, зарыдал. — Простить, понять?!.. — и он вновь взглянул на восходящего все выше Эллендила, после паузы добавил. — Сначала я должен взглянуть в его глаза…

— Но, я понимаю твою боль — и советую, немного остыть, не совершать каких то поступков с жару. Его поймают, а потом вы поговорите.

Некоторое время они посидели в молчании…

Надо было видеть эту спокойную ночь, где, кроме их голосов, не было никаких звуков, так как весь Арменелос, зная о кончине этой прекрасной женщины, сохранял траур. И все вели негромкие беседы у камина, или любовались с балкончиков этим небом. И, даже не прохладой обычной от звезд веяло, но теплым дыханием, словно прекраснейший дух плыл там над ними и шептал, что-то нежное.