Дмитрий Щербинин - Ворон

Вот так: только несколько мгновений назад и звездная сфера была тесна для его духа, и вот он уже успокоенный смотрит на своих братиков; нежно любит их и ничего ему, кажется, больше и не надо. Он повторял их имена, которые выбрали заранее, но которые, по обычаю, должны были дать только в храме Иллуватора:

— Вэллиат, Вэлломир, Вэллас…

Матушка негромко говорила:

— Ты хоть и называешь их по именам, а кто из них Вэллиат, кто Вэлломир, а кто Вэллос — различу только я, мать. Но вот смотри — у Вэллиата на шейке родимое пятнышко, у Вэлломира более широкие, чем у иных ноздри — видно, природа в нем орлиная, ну а Вэллас — посмотри — уголочки губ у него все время чуть-чуть повернуты вверх — и, видно, будет он веселым и счастливым.

И вот Альфонсо, который совсем недавно грезил о создании новых светил с интересом спрашивал:

— А что же значит родимое пятнышко на шейке Вэллиата?

— Быть может, счастливую судьбу. — молвила матушка и поцеловала Вэллиата, а потом, и всех остальных малышей.

На самом то деле она знала, что темная родинка, да в такой форме, как у Вэллиота — дурное пророчит…

А Альфонсо взглянув повнимательнее на это пятнышко, обнаружил, что формой оно похоже на воронье око, которое теперь, чернея на его пальце, наблюдало за происходящим, сразу тут вернулись и мрачные размышленья: «Как избавиться от Гэллиоса? Как встретится с Вороном?..»

А в это время Гэллиос шел, не спуская взгляда с Альфонсо (так же следил за ним малиновыми своими глазами и Мил). Гэллиос негромко разговаривал с бывшем в процессии эльфом — посланцем Валинора. Со старцем Гэллиосом он разговаривал, как с давним знакомым.

— Ты почувствовал, Фиорин? — спрашивал Гэллиос.

— Да — почувствовал еще с тех пор, когда мы шли по улицам. Возможно, оно было еще и в парке. Все это время оно следило за нами, а два раза подобралось совсем близко. Оно вернется и в третий…

— Да — я знаю — до конца ночи, для окончательного решения. Но я не знал, кто за этим кроется: темный ли маг, злой ли дух а, может, кто больший. И как я мог, не зная его силу, схватится с ним, когда кругом так много людей? Кто знает — какая тут могла разразится буря… Но где ж будет третья встреча? Ведь, третья остановка в храме Иллуватора…

— Будь он самим первым Врагом — в храм Иллуватора ему не проникнуть. — Вокруг него веют силы связанные с чертогами Единого, и даже я не могу постичь их природы.

— Коварство Врага известно. — печально вздохнул, припоминая что-то давнее Гэллиос. — Я буду ждать его и в храме.

В то мгновенье, когда последняя искорка уходящего Солнца канула за море, король Нуменора Тар-Минастир шагнул на последнюю ступень.

В нескольких шагах возносились (никем немерено насколько) две алмазные колонны, по краям которых звездной дымкой вставали стены и врата.

Король, не останавливаясь, двигался по дороге, которая уходила в дымку между колоннами. И вот, когда до дымки оставалось три шага, она стала расступаться пред процессией, будто бы составляющие ее светила приветствовали нуменорский народ. Еще несколько шагов и вот король и идущие за ним увидели храм Иллуватора.

Он высился в центре плато немереного, как и гора, но, идя по дороге к этому единственному в Нуменоре храму — идешь ты уже не в этом мире, но в иных сферах, и не земными верстами мерить каждый шаг.

Идущих обвивали ветры, но незнакомые запахи в тех ветрах были. В пространстве, только для сердца уловимая, звучала Музыка, а точнее отголосок ее, и всем становилось ясно, что ничего подобно, даже этому отголоску не суждено родится на Земле, и они знали, что когда они вернуться в свой мир, то не удастся уже воскресить эти звуки…

Не постичь было разумом, но для каждого сердца было ясно, что стоящие вокруг храма стены действительно сплетены из звезд — тех бесконечно далеких светил, у которых есть и какие-то свои миры. Тем не менее, бессчетное множество именно этих светил поднималось алмазно-серебристыми стенами вокруг храма.

А пред ним дорога сливалась в тончайшую нить как верхняя грань острейшей иглы устремляла она их, Свободных, к храму.

Под светом дня, он был подобен белейшим облакам, но теперь, в ночи, колонны его были темны, и каждый, хоть никто ему этого и не говорил, знал, что созданы они из самого космоса, и, что в них бессчетное множество иных миров, как-то соединенных с этим храмом — никто им этого не объяснял, и они не пытались постичь этого разумом, но чувствовали, знали, верили…

И никто не знал, сколько шли они по дороге к храму. Для привычного им мира прошел лишь час — но там, где они шли, время было совсем иным, может, многие века, быть может, несколько мгновений, но они шли к этим необозримым, как сам космос колоннам, а потом ступали по темным ступеням, и чувствовали, что взметаются душами своими над мирами бессчетными, средь которых и их стал лишь малой крупинкой.

И вот они прошли под аркой, сплетенной из облаков межзвездных туманностей. И вот они ступили в залу, размеров которой не могли постичь, ибо связана она была со всем бесконечным Эа, и каждая частичка бесконечного Эа присутствовала в этом зале.

А в центре ее жил яркий пламень, который вовсе не слепил и имел какие-то постоянно изменчивые формы — в Среднеземье не было ничего подобного, и не было цвета, которым сиял этот пламень. И память возвращающихся не могла уже воссоздать этот образ, но была только светлая печаль по чему недостижимому, невообразимо прекрасному, и к этому-то прекрасному было стремление…

Проходя сквозь миры, приближались они к этому свету…

Впереди, по древнему обычаю, шел Король, и корона его, полнилась тем же светом, что ждал их впереди.

За королем следовали трое — мать Альфонсо, адмирал Рэрос, и сам Альфонсо. Каждый из них нес на протянутых к свету руках младенца.

Черное око на указательном пальце Альфонсо болезненно сжалось от этого невыносимо высокого, напоминающего об утерянном, теперь не достижимом для него…

Они ступили в этот свет, и тогда голос Короля, торжественной песнью загремел среди миров:

— Сегодня, о Единый, создатель Эа, мира сущего, Иллуватор, пришли мы Свободными в твой храм. Мы, жители Нуменора, этой растущей под твоими звездами земли, пришли в твой свет, и принесли этих троих, только пришедших в наш мир младенцев.

И трое малышей чувствовали все то же, и так же глубоко, как и король, проживший ни одну сотню лет. Ведь все в этом свете освобождены были от каких-либо воспоминаний, желаний земных. Да все те желания пред этим светом были как одна песчинка пред всем миром. Все они чувствовали себя вновь рожденными, еще ничего не знающими младенцами — младенцами, которые счастливы, ибо чувствуют, какой прекрасный мир вокруг!