Дмитрий Щербинин - Ворон

— Вы не бойтесь, я сам хоббит. Фалко меня зовут. Слышали, быть может?

Молодой хоббит поднялся, и помог подняться своей спутнице, проговорил:

— Ну, знаешь ли: прятаться в травах, и выскакивать перед самым носом, да еще в такое время — это… — он не договорил, и лицо его просияло, он шагнул навстречу Фалко, протянул ему руку. — Впрочем — ужасно рад тебя! Как хорошо — хоть еще одного встретили! Однако, вы скажите: а еще иных то не видели? Ну — неужели же вы тут один?!

— Да, один. А вы откуда?

— Да — мы из холма Рыбниксов. Там, знаете ли с западного его склона лощина, таким густым-густым орешником от посторонних взглядов сокрыта. Ну, мы в той лощине, вместе с Вэльзой, еще до того как Все Это началось решили… сокрыться. Там мы весь праздник пробыли; потом слышим крики… Ну, я выбрался — взглянул, а ничего уж не видно: только пламень, да крики. Вот мы и решили до тех пор, пока все это окончится там переждать. Всю ночь в лощине просидели, пошевелиться боялись, а пламень то все ближе, да ближе ревел. Жарко было, да я уж о страхе не говорю! А вообще о том, что за эту ночь пережили, можно хоть всю жизнь рассказывать…

Тут и хоббит и подруга его обернулись к дымовым столбам; однако, там ничего не изменилось, и хоббит продолжал рассказывать Фалко.

— Ну, время то уже ближе к рассвету было, когда в воздухе вроде как крылья зашумели: глянули мы и обомлели — подлетают к берегу твари крылатые, и на цепях несут корзины, а в корзинах то тех набито этих чудищ… э-э-э.

— Ороков. — подсказала девушка.

— Вот-вот — именно ороков. Вы уж представляете, что мы пережили — их то там несколько сотен тысяч было… ну… ну да, да — несколько сотен тысяч. Весь берег ими заполнился; так они и бросились бежать между холмов — да так то орали страшно! Мы к роднику прижались, и сами-то дрожим; думаем — ну, вот сейчас они нас заметят… Нет — надо же, — не заметили, мимо пробежали. И я то так теперь думаю, что не заметили они нас единственно по той причине, что рядышком родничок журчал. Уж думается мне, что очень неприятно им это журчание было, что для них это как для нас их ругань. Ну вот — ороки то пробежали, а эти крылатые остались…

— Ой, смотри! — выкрикнула тут хоббитка, и указала, на черный контур, который взвился на фоне дымовых столбов.

Не говоря ни слова, они повалились в траву, лицами вжались в землю — ждали. Слышно было, как всхлипывает, и едва сдерживает громкие рыданья хоббитка, как друг ее пытается утешит — шепчет что-то про белые грибы.

Свет померк, дыхнуло холодом, а затем — вонью. Раздался пронзительный, злой вопль. Еще раз тень скользнула над их голова, и все затихло…

Первым поднял голову Фалко, огляделся:

— Ну, кажется — этот улетел…

И тут вампир вылетел из-за ближайшего невысокого холмика. Он стремительно несся на хоббитов. Когти похожие на сабли, мускулистое тело…

Фалко отпрыгнул в сторону, повалился в траву, и уже лежа в траве увидел, что из бока вампира торчала стрела — вылезшие из орбит красные глаза слепо прожигали воздух, и от всего тела валил темно-бурый дым — эта смертельно раненая, обезумевшая от боли мышь прожигалась солнцем, и, все-таки, почувствовав хоббитов, пыталась дотянуться до них — хоть перед смертью напиться крови.

Но вот затрещало прожженное крыло, и вампир, описав стремительный полукруг, врезался в воды Андуина…

Прибежавший хоббит приподнялся, огляделся, а потом помог подняться и своей подруге, которая все еще плакала.

…Представляете теперь: остались наедине с этакими тварями! Они там между собой шипят, да так зло, так гадко, что того и гляди, друг на друга набросятся, да перегрызутся… Какой же мы страх пережили!.. А потом, когда уже светать стало, вновь ороки появились. Они то, верно, на какую-то богатую добычу рассчитывали, а принесли с собою только трех малышей — причем заметьте: не хоббитских, а из города лесных охотников, с ними еще и какую-то старушку приволокли, тоже из людских…

Но вот Фалко вздрогнувшим голосом переспросил:

— А вы уверены, что младенцы людские?

— Ножки видели — ступня человеческая, без шерсти.

— Кстати, и по крику одному можно определить. — заявила хоббитка. — Наши детишки кричат громче!

— Выходит — это они в Родниве побывали… — тут лицо его как-то вытянулось, и посерело даже; дрогнувшим голосом он спрашивал. — Ну, а возраст то у этих малышей каков?

— Совсем маленькие! — воскликнула хоббитка. — Я по голосочкам определила. Крошечки! Дня им не будет!.. Нет — ну вы представляете, какие это крошечки?! Представляете, как сердце то мое сжалось, когда увидела я, как эти чудища, их в лапищах своих держат?!..

Фалко еще больше помрачнел, и вслух размышлял:

— Совсем маленькие… Да, ведь, не было в том поселении совсем маленьких. Точно знаю, что не было. Ну, самые то маленькие — трех лет, они уж и ходят и бегают сами. А эти то младенцы новорожденные. Туоровы младенцы!..

Он так и замер, пораженный этой мыслью. И надо сказать, что сердце Фалко еще, как только он очнулся сжалось тревогой, и все вспоминался Туор. И теперь это предчувствие переросло в уверенность…

— Когда вы их видели?

— Да за несколько минут до того, как тебе повстречали…

— Не знаю — может и жизнь положу, но не могу же я их так оставить!.. Ведь — это же Туоровы дети… Да, если бы даже и не Туоровы… Ну да ладно. Прощайте. Быть может, вы последние хоббиты которых я видел.

— Да что ты задумал? — попытался его удержать хоббит. — Что ты их там… тысячи! Сотни тысяч! Куда ты против них — один?!..

Но Фалко уже не слышал: согнувшись, бежал он навстречу дымовым клубам. Он и не знал, как можно спасти младенцев, надеялся, что, как только увидит, так и придумает что-нибудь.

Не добегая метров двадцати до первого холма, увидел он мертвого паука, который сжавши черные свои лапы, точно к прыжку готовился. Под солнечными лучами, из плоти его вырывался плотный дым, и вокруг стояла сильная вонь. Фалко согнулся, постарался поскорее пробежать это место, однако, сердцем почувствовал, что впереди его ждут вещи куда более жуткие. И действительно: перевалив через гребень, и погрузившись в слои дыма, он несколько раз едва не споткнулся об изуродованные тела своих сородичей…

А дым все густел; вскоре появились и черные, дышащие жаром полосы, оставленные от драконьего пламени. Обжигаясь, Фалко перескочил через эти преграды, и вскоре стал забирать влево к берегу реки.

И тут произошел случай, который мог бы показаться и незначительным, и минутным, но который, на самом то деле и решил окончательно всю судьбу Фалко, и повлиял, в дальнейшем, на многие свершения этой, да и грядущей эпохи.

А дело было в том, что из клубов дыма, прямо перед Фалко, выбежала с громким плачем хоббитская девочка лет пяти. Она одета была в белое платьице, которое все покрылось теперь грязевыми пятнами; перепачкано копотью было и личико девочки. Как только она увидела Фалко, так и бросилась к нему; обняла, уткнулась лицом в живот и зарыдала, зовя наперебой: «Мамочка! Папочка! Сестричка! Братик!..» А Фалко упал перед ней на колени, убрал со лба волосы, и обняв за плечи, вглядываясь в широко раскрытые, заплаканные, полные детского ужаса глаза, спрашивал: