Дмитрий Щербинин - Буря

— Ненавижу… тебя…

— Что?.. Сестра моя, я сейчас принесу тебе что-нибудь поесть, попить. Ты, ведь, так исхудала; ну — оно то и понятно — три дня почти ничего не ела. Ну, теперь то, сестричка, любимая моя, дела твои на поправку пойдут, и я то тебе столько интересного рассказать хочу… Ну, у нас еще будет время, а сейчас — главное покушать принесу… Ты все сказать что-то хочешь; ну, вот покушаешь, у тебя сил прибавиться — тогда и наговоримся вдоволь. А пока я тебе блинов принесу. Ах, что за блины — объеденье! Их один наш Фалко умеет готовить — такие маслянистые; да с молочком — тут в крынках столько молока! Ах, объеденье. Сейчас я тебе, большую тарелку, с горочкой принесу, а еще целую крынку молока… Да ты, что — та и этим не наешься; тебе еще и добавки захочется — я то за один раз сотню этих блинов съел… Ну, сейчас…

Он уж собирался бежать, как Аргония наконец собралась для своего рывка. Она напрягла руки, и, вдруг, поднялась — юноша увидел ее лик, последовал сильный удар, от которого повалился он на пол — девушка, не замечая рванувшейся в ребрах боли, метнулась за ним, и вот вцепилась зубами в его лицо, в эти старые, оставшиеся от кнута шрамы — она сжимала свои зубы все сильнее и сильнее, и вот уж брызнула кровь, а она, рыча волчицей, жаждала перегрызть его кости — он же, не смел хотя бы оттолкнуть ее от себя — она для него была святою; он мог переносить это, как некую кару небес, однако, он даже не осознавал, что это она, любимая его сестра, могла вцепиться в него зубами — он так растерялся, что не знал, что тут подумать, что предпринять: боли он почти не чувствовал — даже скорее наоборот: от близости ее пышущего жаром лица он чувствовал что-то сродни блаженству, он бормотал:

— Что же это? Что то не так, да? Ну, все то будет хорошо; ты, главное, не волнуйся… А вот слушай-ка, слушай:

— …Правда ли неплохо?.. Я только сейчас придумал?.. А, как-то… Сестра, любимая моя, не так ведь что-то, да?.. Ну, тебе же лежать надо. Знаешь ли что? Вот сейчас принесу я тебе поесть то… Сейчас то… Нам подкрепиться надо… Да — тогда и поговорим. Я то тебе столько стихов поведаю! Столько! Я то стихи могу часами проговаривать: уж я привык — кровь из носа; мука гнет, крутит, вертит; но стихи то надобно говорить!.. Это знаешь как… Это мой брат Рэнис говорит: я во сне то стихи, как и ты, без конца проговаривать могу: ну, хоть то всю ночь — и такие то прекрасные стихи, что и не слышал никто никогда подобных! Бессчетные, прекраснейшие стихи! Так он говорит, а, как проснется: все тут ярость его затмевает; нет, нет — ни единого то стихотворенья не может он вспомнить!.. Так иногда проговорит строки — хорошие строки, но ему стыдно: говорит, что — это бред, пред тем, что он во снах своих часами проговаривал… Не мог он вынести из мира снов; да и я вот не могу; только вот часами проговариваю; ну — это так: тени, блеклые тени, пред тем, что во снах я видел. Вы уж простите меня за эти тени? Простите, да, сестра, любимая?..

А она уже вгрызлась ему до кости, кровь стекала на пол, но Робин по прежнему не чувствовал боли — точнее, он привык к боли и большей, чем эта. В это время, дверь распахнулась, и в комнату вбежала маленькая девочка — так как волосы Вероники заслоняли Робина, то она и не могла видеть, что по лицу его стекает кровь; а, услышавши читающий стихи голос, она даже засмеялась, и выкрикнув: «Поправилась! Поправилась!» — бросилась сзади к Аргонии на плечи, обхватила ее за шею, и, поцеловав в волосы, засмеялась еще громче:

— Вот и выздоровела! А это все Робин за вами ухаживал! А вы его целуете?!.. Ох, смешно на вас смотреть! Ну, скажите что-нибудь…

Девочка впервые за все эти дни развеселилась, и Робин, пытаясь поддержать ее веселье выкрикнул:

— Да, да — теперь все хорошо будет!..

Договорить он не успел, так как зубы Аргонии вонзились в его губы и в несколько мгновений разодрали их — рот заполнился кровью. Она тянула руки, хотела выцарапать его око, но слишком велик был ее жар — она вся так и дрожала — пальцы вцепились в щеки в плечи — терзали его без всякого порядка, судорожно, а он все не чувствовал боли, и все не мог понять, что это такое происходит.

Тут девочка отпрыгнула от Аргонии, еще звонче засмеялась, вот уже стоит у двери, и приговаривает:

— Ну, я вас оставлю… Нет — сейчас Фалко позову! Всех позову! Ха-ха!

И девочка выбежала в горницу, и дальше на улицу, откуда раздавался скрип пилы, раздался ее восторженный голос:

— Выздоровела! Выздоровела!.. ДА! Они уже целуются! Скорее, скорее!

Между тем, все лицо Робина уже было разодрано и кровоточило — одно только око оставалось не поврежденным — так же от когтей Аргонии досталась и плечам его и груди — какая-то физическая боль все-таки проступила, но тут же и померкла, от осознания того, что она так вот близко, что прикасается к его губам; наконец, он что-то понял, но совсем, совсем не то — понял то, что в отношении к Аргонии казалась ему более естественным. Он заглотнул кровь, и прохрипел:

— Нет, нет — Аргония, ты прекрасная девушка… ты… — он закашлялся кровью. — …я люблю тебя, но как сестру. Пожалуйста, пойми — есть Вероника…

Никогда не ведавший подобных отношений, выросший в рудниках, где были только самцы и самки, которых орки по очереди водили друг другу в клетки для размножения — он даже и не представлял, подобного рода отношений, и теперь, предположил, что Аргония, таким образом, проявляет любовь девушки, что так то и должно все происходить.

— Нет, нет… пожалуйста, только не злись на меня… — он опять закашлялся от крови. — …Пожалуйста, люби меня, как брата. Я чувствую себя виноватым, и мне будет очень больно, ежели не простишь… Ты уж прости пожалуйста…

И, говоря это, он осмелился на более решительные действия, сначала он схватил ее за руки, и оторвал их из ран на своем лице, она зашипела, захрипела от невыносимой боли в растревоженных ребрах — но вот она совершила страшной силы рывок; буквально впилась в его подбородок, вырвала оттуда клок мяса — но это был последний рывок разъяренной волчице — дали о себе знать раны, которые едва не стоили ей жизни несколькими днями раньше. Дух ее по прежнему жаждал разорвать ненавистного, но вот изо рта сильно пошла ее собственная кровь, она закашлялась — судорога прошла по ее телу…

Тогда Робин подхватил ее, и сам стал подниматься. Аргония закашлялась кровью, и выдохнула пронзительным, яростным стоном — точно в лицо его ударила: