Дмитрий Щербинин - Буря

— Ты мне во снах приходила. — выговорил Альфонсо. — …Ты одна во многих образах, ты, маленькая девочка, которая говорит о прошлой счастливой жизни, о матушке, о батюшке — беззащитная, хрупкая, и я уж знаю, что у тебя ясный взгляд… Ответь, почему ты, беспомощная против жестокостей этого мира, все приходишь ко мне, да в стольких образах?.. Кто ты, маленькая?.. Ответь хоть на этот вопрос, потому что я так запутался…

— Спасите меня!

Но тут на Альфонсо налетел стремительный и гудящий грязевой вал, перевернул, закружил его в стремительной круговерти, некая сила выдернула девочку — тьма наступила.

Очнулся Альфонсо, от звуков совсем ему неожиданных, давно уже не слышанных: пели птицы. Не просто две-три одинокие птахи, был целых хор птичьих голосов — такое превеликое множество, которое можно услышать разве что в апреле и в мае, в дни пробуждения. Открыв глаза, он обнаружил, что лежит, придавленный какой-то тяжестью, видит мрак, и еще отдельные, ясно-лазурные крапинки, в этом мраке рассеянные. Попробовал пошевелиться, застонал от боли, но так и остался на месте, так как уж очень большой казалась давившая на грудь тяжесть. Тут, среди голосов птиц, он услышал и эльфийское пение:

Альфонсо, завороженный слушал, а, между тем, его лица коснулись эльфийские легкие пальцы, и оказалось, что лицо его было присыпано землей, теперь эльф стряхнул ее, и вместо отдельных крапинок открылось сияющее ясным, теплым светом небо и такое-то оно было гладкое, что казалось отполированным.

А над головою Альфонсо распустила крону березу. Девственно-белый, нежный ствол, теплое, исходящее от него свеченье, наконец заливающиеся где-то поблизости соловьи; вдруг нахлынувшее пение птиц — все это казалось настолько неожиданным, настолько чарующим, что Альфонсо заговорил:

— Скажите, что все это не бред?

— Это на самом деле. — участливо улыбнувшись, отвечал эльф.

— Тогда… Зима, значит, умерла?! Вернее — это я умер, и возродился… Наверное, в Валиноре; ведь, правильно же я угадал? Да, ведь — да?

— Нет — ты остался в Среднеземье. Но… ты спрашиваешь, будто не самим тобою это было совершено. Ведь, мы же все видели, и сам Гил-Гэлад направил нас искать великого чародея Альфонсо. Я рад, что такая честь выпала мне.

— Ах, вот что… Конечно! Тот красный свет, потом — теплые потоки стаявшего снега, потом…

Тут Альфонсо осекся, дернулся, и оказалось, что его грудь обвивает корень этой березы — обвивает крепко, в землю вдавливает; только с помощью эльфа удалось ему высвободиться, и тогда он пристально стал оглядываться по сторонам. Небо лазурное, весеннее: оно не везде было таким теплым; а только на протяжности нескольким верст было наполнено этими лучистыми поцелуями, дальше же — заметно тускнело, там начинался обычный февральский мир, там виднелись снежные увалы, но эти несколько, облагороженных теплом верст, все расцвели, все вознеслись травами, цветами, деревьями — причем этих деревьев и не было прежде — за одну только ночь поднялись они: рощицы разных светлых деревьев, подобно хороводам, поднимались со всех сторон; а на больших солнечных полянах, среди порхающих пышнокрылых бабочек, стояли отряды войска Гил-Гэлада — стояли в боевых порядках, словно нападения ожидая.

А Альфонсо все оглядывался, и так ему хотелось увидеть, что ему даже показалось, что действительно видит: вот бежит, смеется средь цветов… но нет — то был лишь призрак, девочки нигде не было видно. Тогда он обратился с вопросом к этому эльфу, но и эльф ответил только, что никакой девочки не находили, иначе это было бы уже всем известно.

— Подождите, подождите… — взволнованно проговорил Альфонсо. — Она не могла быть унесена куда-то далеко. Она же, кажется, до самого последнего мгновенья за меня держалась. Здесь она должна быть! Здесь!..

И вот он склонился, принялся раскапывать очень рыхлую, теплую землю возле корней — делал это все быстрее, а на душе уж вновь боль росла, и ничего уже не значило ни пение птиц, ни все прочее. Вот увидел он какую-то материю — дернул раз, дернул сильнее, и вот уж понял, что — это Нэдия, которую также придавил корень; вместе с эльфом они стали ее высвобождать и тут обнаружили, что корень разодрал одежду, а в том месте где касался ее груди — осталась темно-синяя полоса.

Еще сильнее боль перехватила Альфонсо, выкрикнул он:

— Теперь уже четыре дня осталось! Шесть дней на месте протоптался… Ну так да — ведь, ничего и не стоят мои клятвы!.. А что ж с тобой корень то сделал?! Что ж он — из тебя кровь высосать хотел?.. Так и есть — это же колдовское, хищное древо… А девочка то!..

Нэдия закашлялась, и из скрывающих ее материй прорезался такой жуткий скрежещущий звук, какой только какая-нибудь ведьма могла издавать, но не обращал на это внимания Альфонсо: продолжал он разгребать землю, а сам то рыдал, и темно в его глазах было, так как понимал он уже, что не найдет девочку в живых, и уж шептал:

— Прости ты меня — это ж все от меня происходит. Если бы не я, так и не было бы этих страданий. Давно бы уже должен был жизни себя лишить, да вот все не могу — смелости не хватает… Но кем бы ты ни была; ответь — почему сердце дрогнуло, будто в тебе моя судьба?

Он разрыл землю не менее чем на полметра, и уж в плотном сцеплении уходящих прямо в почву корней, наткнулся на разорванную одежку, а еще — на иссушенные кости, которые рассыпались в прах, как только он до них дотронулся; тем не менее — он сразу понял, что это все, что осталось от тела девочки. Тогда он вырвался из ямы, и, обхватив березовый ствол, плотно прижался к нему, зашептал:

— Должно же быть какое-то объяснение. Ты, ведь, что-то знаешь… теперь то, Там, что-то знаешь, и можешь мне поведать… Ты вот скажи, что мне дальше делать, а я все исполню… Клянусь!

И тут он обнаружил, что тонкие, подобные волосам, темные прогалины на стволе, стали складываться между собою, и вот появилось некое подобие лика, едва заметно шевельнулись губы, а в слетевшем из кроны напеве, явственно расслышал он такие слова: