Дмитрий Щербинин - Буря

Маленький человечек, с ужасом, с болью понимал, что спасая свою жизнь, он загубил неведомо сколько жизней: да — кто-то пытался остановиться, кто-то с остервененьем напирал сзади — и ряды бегущих сминались; и все ближе, хоть и не так быстро, как прежде, приближались к нему. Гибли мучительной смертью десятками, и Ячук уже не мог принять, что вот все они гибнут из-за него — он пытался утешить себя мыслью, что все это дурное виденье, что просто не может этого быть, и, все-таки, ему было жутко…

Они были совсем близко, и вот приметил Ячук в первых рядах огромную фигуру, и сразу признал в нем сородича Мьера — на великана напирали сзади, об него разбивались, он пошатывался, но, все-таки, еще удерживался на ногах — он увидел Ячука, и теперь внимательно его разглядывал, пытался расслышать его за ревом толпы. Ну а маленький человечек, что было сил надрывался:

— Остановитесь все! Остановитесь!

Он и забыл в эти мгновенья, что делает все это ни потому, что может принести какое-то благо для этой толпы, а только для того лишь, чтобы спасти свою жизнь. Медведь-оборотень в темных глазах которого блистало золотистое облако, решил, что у этого человечка именно есть какой-то замысел, и он развернулся, и, продолжая медленно отступать, так он, все-таки, вынужден был отступать под столь многочисленным напором, вскричал зычным гласом:

— Остановитесь! Слушайте его! Он укажет нам дорогу!

Голос великана был столь силен, что его услышал каждый в этой многотысячной, ревущей толпе. Кто-то останавливался, кто-то продолжал еще двигаться — вновь, и во многих местах произошла давка, вновь кого-то затоптали; и не так-то легко было остановиться, когда из-за больших ворот напирали все новые в ужасе вопящие; а за вновь разорвался рык некоего могучего зверя. И тогда многие в этой толпе завопили, обращаясь к Ячуку: «Убереги нас!» — и в это время появился и само чудище которое так оглушительно ревело; с этим чудищем столкнулись восставшие на ведущие вверх дороге, от него, с таким ужасом и бежали.

Действительно, было тут чему ужасному — видно, эта гадина осталась еще с Морготовых времен; видно, каким-то темным волшебством было выведено в одном из подземелий его крепости. Чем-то похожее на огромную, черную черепаху — оно передвигалось несравненно быстрее любой черепахе — передвигалось прыжками; у нее был покрытый отвратительными белыми нитями панцирь из под которого, на короткой толстой шее высовывалась покрытая отвратительными гноящимися наростами шеи, и глаза тоже гнили, их покрывала болезненная бело-зеленая пелена. У чудища была огромная, усеянная многочисленными рядами гнилых клыков пасть, из которой выплескивалась кровь, и вываливалась слизь. Вокруг пасти быстро извивались многочисленные щупальца, оканчивающиеся острыми наконечниками. Эти наконечники насквозь пронзали всех, кого настигало чудище, и затягивали к нему в пасть — ряды клыков с треском смыкались. Видно, каждое мгновенье существования наносило этому чудищу невыносимое страдание; оно и ревело, и стонало; и, жадно набивая свою утробу никак не могло остановиться. Какие-то смельчаки стали взбираться по гноящейся плоти, пытаясь добраться до глаз, но чудище стряхнуло их и растоптало.

Вот оно совершило прыжок — словно отвратительнейший из кузнечиков пролетело метров двадцать; и пало многотонной своей тушей среди толпы, передавило, при этом, очень многих. В прыжке чудище задело и свод залы; и так уже потревоженный, и так уже еле сдерживаемый — ведь многие подпорные столбы были смяты толпами; потолок затрещал раскололся широкими трещинами; несколько крупных валунов упали на панцирь чудища, однако — оно даже и не заметило этого. Теперь, толпы восставших окружали его со всех сторон, и оно медленно поворачивалось, неустанно заглатывая их в свою пасть. Те из восставших, которые были ближе к воротам, завопили:

— Там еще такие!!! Идут!!! Идут!!! А!!!

Что тут началось! И те кто отбежали к дальней стене; и пытавшиеся остановиться, пришли в такой ужас, что и забыли про Ячука. Все эти массы рванулись вперед; и, конечно же, немало было передавлено. Медведь-оборотень, видя, что кричать теперь бесполезно, бросился к Ячуку, подхватил его в свою могучую ручищу, а потом сомкнулась вокруг ревущая, давящаяся толпа, и даже такому великану пришлось нелегко — он напрягал все силы чтобы не упасть; и держал по-прежнему золотящегося Ячука пред собою в вытянутой руке. Маленький человечек видел, как перемешивались десятки и сотни искаженных лиц, как они искажались еще больше от страшного воя; как одни валы плоти поглощались иными валами — а в то мгновенье, когда они врывались в коридор с разбитыми клетями — большая часть толпы, несомая тысячами бегущих позади, не могла втиснуться в этот проход, который шириной был не более пятнадцати метров, и вот запомнилось Ячуку женщина которая вынуждена была бежать на гребне этой волны — она была уже избитая, окровавленная, а в руках она держала ребенка лет пяти — она сохранила его в сохранности, и вот теперь пыталась передать назад — конечно, его никто не мог принять; и в последнее мгновенья она прижала его груди, вскрикнула какое-то ласковое слово, а потом то — все от удара сотряслись стены, и ничего там уже не осталась живого, только кровь хлынула под ногами…

В это время те восставшие которые оказались между чудищем и воротами, видя, что еще несколько таких же чудищ подоспевают в залу, пытались закрыть ворота. Их было там около двух сотен, и все они — и мужчины, и женщины, и дети — все, и из всех сил налегали на створки. А ворота были очень тяжелыми, к тому же — потолок над ними прогнулся, и они задевали за него.

— Братцы, да что ж это?!! О-ох! — в ужасе вопил кто-то из них, и от вопля этого, остальные с еще большим отчаяньем надавливали на створки — те скрипели, вырывали из проседающего потолка камни, и медленно — слишком медленно закрывались.

Сразу несколько болезненных воплей вырвалось с той дороги; и чудище, узнавшее голоса своих собратьев, бросилось к воротам — его обуревала жадность, и оно хотела поглотить тех, кто был возле ворот само — лишь бы только не досталось оно тем, кто приближался. Оно не рассчитало силы своего прыжка, а потому, со всего размаху, многотонной свой массой врезалась в одну из створок — эта створка, вырвав веера искр, а так же, несколько крупных глыб захлопнулась, и даже, несколько выгнулась. Вторую же створку еще продолжали закрывать — чудище хватало тех несчастных, стремительно заглатывало, новых хватало — те вопили от ужаса, но продолжали закрывать створку; и та была уже почти закрыта, когда подоспели иные чудища, они, учуяв запах крови, пришли в остервененье, и с размаху ударили — первое чудище, уперлась лапами в камни, и, сдерживая створки, стремительно продолжало заглатывать, все еще пытающихся закрыть ворота — те уже и не понимали зачем это делают — впрочем, им больше ничего не оставалось. От удара еще больше прогнулся потолок; ряды широких трещин безжалостно разрывали его; и одна за другой, все больше сотрясая залу, вырвались многотонные глыбы. И вот чудища, ударили в ворота разом — ничто не смогло сдержать этого удара; чудище у ворот перевернулось; а створки, с оглушительным треском проламывая просевший потолок, разломились; да еще ударили в стену с такой силой, что она передернулась.