Дмитрий Щербинин - Последняя поэма

Тело Робина в несколько минут посинело, покрылось ледовой коркой, он, думая о том, как бы только не пасть, вцепился в вырост на шее, и дрожал сначала крупной, но потом все затихающей дрожью.

— Что же, холодно ли тебе? — раздался неожиданно сильный голос.

— Ничего, ничего… — посиневшими губами прошептал Робин. — Ты главное донеси. Даже если я совсем окоченел, и не дышать, не двигаться не смогу, ты все равно… Ты донести… до холма… на землю… положи…. землица…. теплая… там дыхание ее… благодатное… согреет мен… пожалуйста, донеси… друг милый….. ничего… ничего…

— Замерзаешь. Замерзаешь. — проговорил дракон. — Ну, что же — раз так — хочешь тебя своим дыханьем согрею?..

Полет освежил дракона, и раны уже не болели так, как вначале, он был расположен даже немного подшутить над своею жертвой, вот, продолжая работать крыльями, вывернул свою длинную шею, и морда его оказалась прямо перед посиневшим ликом Робина.

— Я бы мог разок дохнуть, да что же тогда, кроме пепла, от тебя останется?

— Я должен жить, чтобы любить… — заплетающимся языком прошептал Робин.

— Ну, хорошо — попробую, все-таки, тебя согреть…

Сказавши так, дракон немного повел носом, и из полуметровых его ноздрей вырвались густые, темно-серые клубы, которые окутали Робина, и тот в одно мгновенье почувствовал, что ледяные иглы пронзившие его тело, сменились теперь раскаленными, но он смиренно принял и эту боль, ожидая только, когда же он сможет прикоснуться к тому блаженному холму. Дракон же, даже и не понимая, насколько хрупок человек, пустил еще клуб дыма, и, верно, поджарил бы Робина, если бы в это время не налетели на него орлы. Это были многометровые, могучие птицы, из того древнего племени, которое служило одному Манвэ. Нападение на Эрегион было неожиданностью, и только теперь они подоспели, и не могли уже найти ни Барлогов, ни драконов — этот был первым. Он был занят Робиным, потому и не заметил их приближенья, а они вдруг налетели со всех сторон, и вцепились в его уже израненную плоть своими алмазными когтями, стали рвать….

Дракон взвыл от боли, и от злобы, а больше от страха за свою жизнь, резко крутанулся, и тут же обратил в пылающий, устремившийся к земле факел одного из орлов.

Я не стану здесь описывать этой яростной, воздушной схватки, и скажу только, что кипела она очень даже долго — что подлетело еще несколько орлов. Но последнее, что видел Робин перед тем погрузиться в забытье, была под большим углом вывернутая, покрытая рваными ранами шея дракона, рвущий ее орел, а еще была морда дракона, направляющая ослепительную струю на иного орла…

Первое, что услышал Робин, когда бесчувственное забытье, сменилась разными чувствами была капель. Капли были тяжелые, и падали размеренно, как удары маятника, кроме этого слышался еще и свист ветра, но он приходил откуда-то издалека. Робин еще не в силах был открыть око, но смог пошевелить рукою, и вот уткнулась она во что-то теплое, мягкое. Тогда же он уверился, что — это тот холм, к которому он так стремился. Тогда, от волнения, он вновь потерял сознание, но на этот раз уже ненадолго — открыл глаза, и обнаружил, что находится в некой, довольно просторной пещере, которая была бы погружена во мрак, если бы в середине, пол ее не рассекала, тянущееся от стены до стены трещина, в метр шириной, из глубин которой поднималось зловеще мерцающее бардовое свеченье. И на фоне этого бордового света, было видно тело того самого дракона, который принес Робина в эту пещеру, и даже, несмотря на то, что бордового света было очень мало, все-таки видны были те страшные раны, которые покрывали драконью плоть — даже и теперь куда-то в эту огненную бездну стекала черная кровь. Зрелище было одновременно и жутким, и трагичным, и величественным. Некоторое, довольно долгое время, Робин как зачарованный, глядел на дракона, но все это время тот не пошевелился, не издал никакого звука. Тогда Робин попытался пошевелиться, и, хотя тело отдалось болью, он не был разбитым, и мог двигаться довольно легко. Думая, что дракон уже мертв и испытывая к нему жалость (он совсем забыл об сожженных) — он встал возле его морды, и положил руку на закрытое, чешуйчатое веко. И тут же веко это дернулось и засияло перед ним зачаровывающее драконье око — какие-то немыслимые цвета беспрерывно переливались, перекатывались в кажущейся бездонной глубине — и тогда-то Робин потерял возможность двигаться как-либо, кроме как по воле дракона. Он стоял и слушал медленно, словно вязкая драконья кровь текущие слова:

— Я бы сбросил тебя, конечно. Зачем мне нужно было нести тебя в пещеру, где я собрался умирать, но, понимаешь ли, я попросту забыл про тебя, а потом ты скатился на пол, я думал тебя поджарить, но уже не было сил… И сейчас я уже не могу извергать пламя, но мне ничего не стоит заставить подойти тебя к этой трещине, и сделать последний шаг. Да так я и сделаю…

И тут Робин почувствовал, что ноги, помимо его воли, делают движенья, и несут его все ближе к краю расщелины. Впрочем, он не испытывал страха — вообще, пребывал в некотором оцепенении, и не понимал, что это он делает в этой пещере, тогда как должен был бы быть возле холма, и целовать цветы, и чувствовать, что Вероника близко-близко. Не испытывал он страха даже и тогда, когда распахнулась под ним эта пропасть — узкие стены падали куда-то вниз, но дна не было видно, только исходящие оттуда волны жара иссушали лицо, вздыбливали волосы. Вот он занес ногу…

— Нет, нет — не зря, все-таки, я тебя сюда принес. — тихо пророкотал тогда дракон.

И ноги понесли Робина обратно, так что он вновь оказался стоящим прямо против зачаровавшихся драконьих очей, теперь они медленно закрывались, и голос становился все тише, уходил в глубины его груди, словно груда углей затухала:

— Мне невыносимо было думать, что ты останешься с моими сокровищами, но теперь я понимаю, что для тебя это будет большее наказанье, чем смерть. Ты можешь глядеть на эту груду сколько угодно… — тут голова Робина, опять-таки, против его воли, развернулась и он увидел довольно большую груду всяких драгоценностей, которые возвышались в углу.

И опять голова его повернулась к этим затухающим очам, и вновь он услышал голос:

— Слышишь, как воет ветер… — на несколько мгновений очень отчетливо раздались завыванья ветра, и Робин даже передернулся вспомнив тот холод, который его терзал. — …Он всегда здесь воет, иногда сильнее, иногда слабее. Когда меня не станет, ты пойдешь к выходу, и поймешь, что без крыльев никак отсюда не выбраться, о человек. Впрочем, есть у тебя надежда — ради этой надежды и для тебя и для меня, и оставлю тебе жизнь…

И вновь голова Робина повернулась, и тогда увидел он, что в противоположном углу, в том углу, из которого он пришел, возвышалось сплетенное из пещерного мха гнездо (именно его теплую и мягкую поверхность, принял Робин за холм, во время первого своего пробужденья). Там, над этой мшистой поверхностью, возвышались три темно-зеленых драконьих яйца.