Кирилл Берендеев - Осада (СИ)

Следующие пятнадцать минут я был по-настоящему счастлив. А после… кажется, меня убили.

Эпилог

Все имеет свои пределы. Нет, лучше так: все пройдет, и это тоже. Это изречение, написанное на кольце царя Соломона, как и много чего другого, он все же вспомнил. Неожиданно, когда меньше всего ожидал этого. Когда уже ничего не ждал – именно в тот момент ему и пришло его прошлое, отторгнутое в запамятованные времена. Теперь он даже мог сказать в какие именно. Теперь он мог многое сказать. Жаль, некому.

Все ушли, рано или поздно все уходят, но тут всех поторопили со сцены, невзирая на заслуги, на звания, на миссию, несмотря ни на что. Ему показалось, там, наверху ли, внизу ли, неважно где, но понадобилась чистая площадка на земле – и старый, исчерканный лист было решено поскорее перевернуть. Он понимал сейчас, все и так бы этим закончилось, нет, не столь глупо и быстро, хотя почему нет, возможно, еще глупей и быстрее, ведь сколько придумано способов самоистребления, просто в этот никто не верил, он и придуман-то был шутки ради, для отвлечения внимания от всех прочих; наверное, поэтому он и оказался судьбоносным. А может причина другая, ну да какой смысл искать ее сейчас, все равно не докопаешься. Да и не в причине дело: мир человеческий столько раз пытался уничтожить сам себя, но всякий раз что-то непременно останавливало его, подчас казалось, вмешательство свыше. Которое теперь передумало помогать…

Он наблюдал за этим падением, сперва со страхом, потом, переборов его, с любопытством, с нескрываемым интересом. Тогда еще, беспамятный, он называл себя Косым, впрочем, именовал так и поныне, ибо отвык от когда-то полученной имени-фамилии, казавшейся теперь пустым набором звуков. Тогда еще он боялся людей, стремясь к тем, кто его понимает, оценивает и, быть может даже, по-своему любит. А разве не это главное в том свихнувшемся мире, который он покинул пусть не по своей воле. Но возвращаться не стал. Даже чтобы помочь. Не смог вернуться, и лишь смотрел, сперва отстраненно, но потом все с большим азартом, точно единственный болельщик на стадионе, за происходящим вокруг него, в твердой уверенности, что уж его-то это не коснется. Видимо, в точно такой же уверенности пребывали и остальные, даже когда все рушилось, многих не покидала эта стойкость или апатия или беспробудная лень сознания, не желавшая всмотреться попристальней в разворачивающуюся драму. Не желавшая мешать сну разума. Даже тогда, когда все демоны подсознания, содрав последнюю пленку человечности, вырвались на свободу, – и в эти дни сон казался беспробудным. Люди так и не пробудились от него – и чем, спрашивается, тогда живые отличались от мертвых?

Это самое смешное в истории – ответ на вопрос об отличиях. Чем пристальней он вглядывался, тем меньше различий находил. Под конец их не стало вовсе, и лишь одно не особо важная черта все же различала людей и нежить. Отношение к подобным себе. Если мертвым изначально было все равно, но они экономили свою численность, и старались не расходовать себя понапрасну, то живые… живые всегда находили претензии друг к другу – и тем переходили в стан своих безмолвных бесчувственных, безразличных оппонентов.

Ижевск не справился с собой. В ту же ночь, когда живые пели незнакомые Косому песни, стараясь сделать все, чтобы выделиться – и в то же время остаться толпой – их бывшие братья и сестры пришли к ним разделить эту полночь. В городе ввели осадное положение, перемещаться возможно было только с письменного разрешения коменданта города, транспорт встал, в Ижевск спешно стянули бронетехнику.

Но это все, что смогли сделать живые. Куда успешнее они продолжали выяснять отношения меж собой, – на помощь Удмуртии прибыли войска из сопредельных, теперь уже, независимых княжеств – Башкирии и Татарстана. Они и выясняли отношения друг с другом, за право владения новой территорией – как шкурой неубитого медведя. И зеленые флаги одного княжества перехлестывались с зеленью другого. Бронемашины гонялись по городу, отстреливая неправильные войска, сокращая и без того хлипкий десант, отыгрывая и сдавая территории. Потом настало короткое время народного ополчения, совсем недолгое, когда союзнические войска растворились в городе и его окрестностях, Ижевск заполонили люди с оружием и в красно-черных нарукавных повязках.

Поначалу они мужественно обороняли город, проявив себя во всем великолепии. Они освобождали Ижевск и от башкирских и от татарских завоевателей, они зачищали свою столицу от зомби. Вот только распахнутые настежь двери магазинов сбили их с пути истинного. Мародеров среди них становилось се больше и больше, покуда город не наводнили жаждущие легкой наживы торопливые прожигатели жизни. Горожане в привычном понимании этого слова исчезли – либо бежали прочь, либо обратились, либо открыли в себе иные черты, позволившие им на время стать хозяевами города. Косой смотрел на дорогие машины, рассекавшие изуродованные танками улицы, подскакивающие на колдобинах, с людьми, увешанными в равной степени оружием и драгоценностями, кричащими что-то на понятном только им одним языке, иногда они даже махали чем-то, похожим на знамя, но оттого лишь, что не знали иного способа выразить себя.

А под конец, в начале октября, должно быть, исчезли и они. Погибли в перестрелках, обратились, разбежались, пытаясь унести свои сокровища, позабыв о главных – еде и бензине. Канули в Лету. Он, единственный оставшийся из живых, бродил по опустевшему Ижевску, впервые за много дней поняв, что ему никто не может угрожать, и удивляясь переменам, происшедшим с городом за истекший со дня его последнего явления месяц. Разглядывал опустевшие, разоренные, сожженные дома, уничтоженные магазины, кто-то умудрился даже расколотить библиотеку, книги в том числе и довольно старые, еще с «ятями», попросту валялись на улице, орошаемые стылым дождиком.

Он бродил по городу, словно турист, попавший в Помпеи, мало что понимая, но удивляясь поразительной достоверности разверзшейся перед ним человеческой трагедии. Надписи на стенах, вернее, сперва плакаты, немилосердно содранные, замалеванные, и поверх них нацарапано что-то убедительное, пробуждающее к действиям, вдохновляющее на подвиги, и уже поверх этого устремляющего – робкие, несмелые, почти беззвучные вопли о помощи – верно, мало кому, кроме создателей своих, попадавшиеся на глаза. Брошенные автомобили, раскрашенные в разные цвета, ставшие враз бесполезными БТРы, другая бронетехника, имевшаяся в городе, завезенная в него, подбитая или опять же перехваченная – и снова оставленная на произвол немилосердной судьбы. Огнестрельное оружие он находил на каждом шагу, любопытства ради поднимал его, смотрел – да, тут еще на несколько недель ожесточенных войн оставалось. Счастье, что они, эти недели, прошли в мире. Беда, что уже без людей.