Варвара Мадоши - Жига с Крысиным Королем

Фраччано обвел их тяжелым взглядом.

— Нет, — сказал он.

Потом поглядел на Мустанга.

— Я слышал, вы человек чести, — сказал он, роняя слова. — Отчего вы связались с Кингом? Что вам в этих интригах честолюбцев?

Мустанг усмехнулся уголком рта и заговорил — впервые за всю встречу:

— Возможно, то же, что и вам, отец Фраччано. С другой стороны, возможно, я верю в бога.

Локли бросил на Мустанга острый, проницательный взгляд. Фраччано смолчал и, накинув капюшон, вышел из приалтарной прочь. Проходя мимо аналоя, он осенил себя святым знамением.

— Зачем он хотел, чтобы я пришел? — спросил Мустанг.

Утро было сонным, непогожим, таким же сумрачным, как и дождливая ночь. Верхушки домов кутались в серые облака, напоминавшие промокшие кучи пепла, горожане попадались на улицах редко, а которые попадались, выглядели особенно хмурыми. От зябкой, промозглой сырости не спасали ни жар очагов, ни теплая одежда.

— Чтобы ты показал себя перед этими старыми перцами, Локли и Фраччано? — предположил Хьюз. — Как я понимаю, народ они достаточно жесткий… Возможно, ему хотелось, чтобы они оценили тебя и поняли, что ты не битая карта.

Он этой ночью спал не больше Мустанга и теперь время от времени беспечно зевал, прикрывая широкий рот широкой же ладонью.

— Локли и Фраччано? Этих двух лицедеев? — неизвестно, спал ли Шрам и сколько сна ему перепало, но выглядел он на диво бодрым. — Жесткие, как тростник на ветру. Два самых больших угодника в конклаве епископов.

— Значит, я правильно оценил, что Фраччано только притворялся принципиальным… — задумчиво протянул Мустанг.

— Да, оценил ты правильно, и это произвело на них с Локли впечатление, но, думаю, Брэдли рассчитывал не на это… — Шрам задумчиво полуоткрыл ставню, впустив в спальню немного холодного воздуха, выглянул наружу, качнул головой и закрыл окно снова. — Локли и Фраччано… Они старше меня лет на двадцать, но по семинариям говорили разное… Они чуть ли не с семинарии делают вид, будто злейшие враги, а на самом деле неизменные союзники. Ходили слухи даже о противоестественной связи между ними… не знаю, не знаю. Но что порядочность и вспыльчивость Фраччано — маска не более, чем добродушие Локли, — вот тут сомневаться не приходится. За свою карьеру они много раз предавали всех и вся.

— Многообещающе… — сухо уронил Мустанг. Потер подбородок, покрытый густой, многодневной щетиной.

— Ага, — поморщился Хьюз, — значит, в основном, я так думаю, Брэдли хотел убедить в чем-то тебя, а не их. О чем Брэдли говорил с тобой после встречи?

— А… — Мустанг хмыкнул. — В общем, это достаточно очевидно. Он припомнил, что у меня есть последователи, преданные лично мне… и попробовал уломать на определенные подготовительные акции. Для укреплений его позиций в конклаве.

— Мишень? — Хьюз приподнял бровь.

— Деттерби.

Все трое переглянулись.

— Тогда все более или менее ясно, — произнес Шрам.

— Я бы сказал, что все это кристально ясно, — покачал головой Маэс. — Так ясно, что даже неинтересно. Ты с нашими друзьями встречаться будешь?

— Буду, — кивнул Мустанг. — Пойдешь со мной? Фарман — твой человек.

— Не более мой, чем твой, — пожал плечами Хьюз. — Нет… думаю, у меня будут другие дела. Ты же знаешь.

Зрелость приходит тогда, когда выучиваешься ждать и рассчитывать силы. Часто лишь незначительная деталь отделяет победу от поражения, и нужно уметь уловить этот момент: тогда, когда судьбу можно изменить, приложив усилия в нужную точку.

Эдвард знал это. Ему говорили нечто подобное сотни раз — там, в настоящем времени, пахнущем смазкой, перегретым паром и металлом. Он и сам выучился ждать, наступать на горло своей гордости, соизмерять силы. Но это все теперь было погребено в невероятном прошлом, и никто не мог даже сказать, сколько лет назад. Так вот…

Мир вокруг отказывается держать. Не понять, существует ли он вообще, или это горячечный кошмар, невероятный по живости морок. Все здесь кажется чуждым, пустым, невсамделишным. И небо слишком яркое, и толпа на площади слишком громко орет, неуловимым образом иначе выговаривая слова, и листва буквально обжигает зеленью…

Здесь, на втором этаже того самого ремесленного дома, откупленного в итоге целиком с помощью средств архиепископа (Б-Брэдли, сволочь… все время приходится напоминать, что здесь люди совсем другие, что это не те, кого он знал), тоже все было слишком ярким. Ярко-синее покрывало на широкой кровати, лакированная алым и золотым посуда в открытом, неуклюжем буфете, натертые воском доски пола светятся бежевым… Почти мучительно для глаз. Потому что за всей этой пустотой — ровным счетом ничего нет. Это даже не ночной кошмар. Это какой-то липкий бред, от которого нельзя проснуться… потому что снов Эдварду здесь не снится.

Ни разу не приснилось. Ни единого.

Больше всего здешняя реальность похожа на сон, потому что у него снова — две руки и две ноги. Вообще-то, если вспомнить, Эдвард по-настоящему и не пытался вернуть себе телесную целостность. Когда в назначенный день гомункулы открыли врата, когда отец сражался с этим своим порождением ада, все, что хотел Эд, все, на что он дерзал — это вытащить тело Ала, застрявшее у Врат, в надежде, что душа брата не отлетела уже слишком далеко от доспехов, ставших грудой бесполезного металла. Он помнил этот отчаянный звон в голове, и саднящую безнадежность, от которой сжимало в горле, и… и сладостную, ласковую темноту, которая приняла его почти без боли. Немного удушья не в счет.

Может быть, мир вокруг — все-таки его личный ад? Или рай?..

В окно виден был замок, венчавший собой холм на той стороне реки. Живой росчерк пера под белым, пенистым морем облаков. Какие-то птицы черными галочками кружили над башнями, проносились под арками и, видно, присаживались на контрфорсы. В замке жил Крысиный Король.

Эдвард знал уже, что в народе его называют Крысиным за трусость, ибо мало того позора на Восточных Полях — несколько раз уже Король прекращал значительные воины, отделываясь чисто дипломатическими мерами, а один раз — неслыханное дело! — уплатил контрибуцию и даже сдал часть территории. А еще за то, что он почти не покидал мрачную твердыню замка. Говорят, даже из своих покоев выходил крайне редко — и никогда без доспехов.

Крысиный Король и воюющая церковь, узурпировавшая право на алхимию… две стороны одной медали, молот и наковальня, между которыми зажата их бедная страна… Так, в несвойственном ему порыве красноречия, говорил недавно Рой Мустанг.

Все-таки это до жути несправедливо: что они, такие похожие — не настоящие. И все-таки с ними чуть легче. Это жуткое, карикатурное одиночество, которое не может даже никому сказать о себе, становится легче.