Варвара Мадоши - Жига с Крысиным Королем

— Иногда, — серьезно ответила Мэй Чань. — Когда этикет приписывает Его Величеству принимать официальных лиц наедине. Без его светлости Его Величество не может выдержать даже самой короткой беседы. Но сегодня это просто прием верительных грамот, так что он вполне может находиться там и лично: Его Величество успокаивает его присутствие.

В щель Эдвард увидел, как Альфонс вошел в дверь на другом конце комнаты в сопровождении невзрачного человечишки в черной мантии и берете с пером. Ал отпустил человечишку кивком и тот ушмыгнул куда-то прочь, баюкая под мышкой пачку пергаментных листов. Ал, слегка улыбаясь, уже раскланивался с кем-то, и неуклонно продвигался к помосту. Он поднялся на две невысокие ступени и встал слева одного из кресел — угол обзора Эдварда сразу ограничился до края светло-зеленого, широкого рукава. Он зашипел и попытался сместиться, чтобы стало удобнее, но был остановлен Мэй Чань: «Тише!»

— Ее Величество королева Аместрис! — хорошо поставленным, медовым голосом провозгласил герольд у дверей и ударил жезлом, церемонно отступив в сторону. Широкие двери распахнулись, и, гордо неся породистую голову, увенчанную легкой тиарой, в обширный зал вступила Ее Величество. Эдвард знал, что ей должно было быть тридцать пять или тридцать шесть, как нынешнему Алу — но выглядела она старше. Гордое, надменное лицо, презрительная складка у губ, горностаевая накидка, платье из тяжелых пурпурных тканей, как положено по этикету, и эти длинные серьги — «бриллиантовые слезы»…

Не глядя ни на кого и даже не кивая — вероятно, не в духе — Ее Величество на удивление быстрыми шагами пересекла зал, и, когда она подошла к возвышению вплотную, Эдвард понял, кого же она напоминает ему. А еще точнее — он ее узнал. Кармин на губах, киноварь на щеках, свинцовая пудра — кто-то скрывает приметы возраста, а вы, моя леди, просто превращаете лицо в гладкую маску, совершеннейшую маскировку, чтобы никто и никогда… Да-да, ты маскируешься, до чего же ты прекрасно всегда умела маскироваться, и плакала только когда прижимало вконец, а это — нет, это не высокомерие, это скука и гадливая ярость, от которой тебе уж никак не избавиться среди этих потеющих людей в подбитых мехом — мода, мода! — одеяниях.

Шок от узнавания был так глубок, что даже когда церемониймейстер объявил «Его Величество Король Аместрис, Ишвара и наследный герцог Лиорский!» Эдвард даже не вздрогнул. Он непровожал взглядом тяжелый доспех — совершенно иного фасона, чем тот, что он когда-то использовал для Ала, — который все так же прошел через зал и занял соседнее с королевой кресло. Он даже не вздрогнул, когда, после вежливой преамбулы, озвученной лордом Рэмси (непривычность этих холеных официальных оборотов из уст Ала несколько сглаживалась воспоминанием о всегдашней вежливости младшего брата), доспех приятным тоном искреннего расположения поприветствовал послов, замерших посреди зала.

Голос, конечно, был знакомый. Частично — все-таки узнать непросто. Но еще в бытность свою Государственным Алхимиком Эдварду случалось слушать записи своих же слов с бобин проигрывателей.

О да; этой Аместрис вот уже больше двадцати лет заправляла некоторая, весьма живая часть Эдварда Элрика. И именно его собирались свергнуть барон Рой Мустанг и архиепископ Кинг Брэдли — с чем их можно и поздравить.

Дверь хлопнула, впуская на кухню их тайного дома холодный воздух и Лизу Хоукай.

— Отец Филипп! — она начала говорить с порога, и Шрам поднялся ей навстречу. — Отец Филипп! — тон ее был почти спокоен, и только по тому, что она дважды повторила ее имя, Шрам мог бы заключить, что миледи Хоукай в гневе и взволнована.

— Да, леди? — тихо спросил он Лизу, словно бы успокаивая негромким голосом. Впрочем, отец Филипп уже знал: случилось нечто страшное, иначе она бы не вела себя так.

— Марко подставил и предал сэра Мустанга и сэра Хьюза, — резко сказала женщина, распуская завязку плаща таким жестом, будто она ее душила.

— Откуда вы знаете? — спросил отец Филипп больше для проформы: уж ему-то было понятно — если Лиза говорит, она знает.

— Я тайно сопровождала их по городу, — ответила Лиза. — Потом я ждала у дворца. Ждала два часа. У нас было условлено, что Рой… что сэр Мустанг попросит Марко передать мне весточку, если узнает, где алхимик. Или перед тем, как начнет штурмовать замок. Однако никто не пришел. Я ждала и дополнительное время…

— Все ясно, — Шрам сжал челюсти, раздумывая. Сейчас нужно отдать приказ своим людям, и нужно отдать его быстро — потому что судьба всего предприятия решится уже в ближайшие несколько часов.

Все они шли на заговор не из каприза. Всех их вела убежденность в необходимости — неизбежности, черт побери! — перемен для этой страны. Ибо такой король и такое правительство приведут Аместрис в пропасть. Та же дилемма, которую вынужден был решать Рой несколькими часами ранее, но теперь обогащенная некоторым количеством новых обстоятельств: имеет ли он право рискнуть всем ради спасения уже не одного, а нескольких человек?..

Пару часов назад, когда решение не зависело от Шрама, оно казалось очевидным, однако сейчас — он понял это с ужасом — альтернатива выглядела вполне возможной. А отчего нет, в самом-то деле.

А сумеет ли он довести все до конца без Роя?

Имеет ли вообще все это смысл?

Отцу Филиппу, носящему нелепое прозвище Шрам, вдруг показалось на секунду, что его мать прошла у него за спиной неслышной походкой ишваритской женщины. От плаща ее пахло шафраном, а в шагах слышался тихий шелест песка.

— Отец Филипп! — Лиза смотрела на него, словно прицеливалась. Убьет или не убьет, если я прикажу оставить Роя, где он есть?.. — Вы что-нибудь будете предпринимать? Или предоставите все мне?

Ситуация повторяется до абсурда.

Если ты не помнишь, против чего сражаешься, оглянись на тех, кто рядом с тобой.

В кухню вошел один из его монахов — собственно, один из тех, кому Шрам поручил охрану сада. Парень выглядел крайне взволнованным.

— Отец-настоятель! — воскликнул он. — Здесь архиепископ Брэдли!

— А этому что тут надо? — Лиза нахмурилась. — Ничего хорошего, это уж точно.

— Проводите его к нам, — распорядился Шрам.

Он не доверял Брэдли. Это грех, но из всех людей в Аместрис отец-настоятель меньше всего теплых чувств испытывал к архиепископу — и дело было даже не в том, что во время памятного Ишварского восстания воюющий священник изрядно отличился: отец Филипп действительно победил свое давнишнее желание мести. Дело было в другом. Брэдли принадлежал к тому сорту людей, которые способны пригреть на груди гадюку не из-за того, что змеиный яд целебен, а потому, что такая гадина ест меньше, чем сторожевая собака. Ergo, как говорили в легендарной стране Ксинг…