Алексей Корепанов - Мы новый мир построим…

Жилин поморщился:

— Опять за свое, предводитель марсиан! Ты идешь — и на голову тебе падает кирпич. Ни с того ни с сего. Именно ни с того ни с сего, что бы там ни утверждал книжный Воланд. Кирпич летел своей дорогой, ты шел своей — вот и пересеклись. Без всякого умысла как со стороны кирпича, так и с твоей стороны. Не ищи скрытый смысл там, где его нет. Впрочем, верным может быть и любое другое предположение. Я ведь тебе уже советовал: не задумывайся.

— Эх, тудыть твою в душу! — вздохнул Гусев. — А как раньше-то все было понятно: вот он, враг, руби его, гада, — и все дела. Прибыл на Марс — значит, Марс теперь наш, советский, и это дело надо закрепить. Врангель гад — бей гада! Тускуб гад — к чертям Тускуба! Кто решился, у того и власть. Просто все было и ясно…

— Да уж, — кивнул Жилин. — Все было просто и ясно. Как в правильных книгах.

— Почему — «как»?

— Ну, да. Именно — в книгах. И жаль, что только в книгах.

Гусев полез в карман, вытащил «удочку» и протянул ее Жилину:

— Вот, возьми, Ваня. Тут все материалы, что я сегодня про тебя нашпионил. Своих не закладываю. Я как увидел в твоей записной книжке имена: Быков… Григорий Дауге… — чуть не обалдел на всю оставшуюся жизнь. Давай, действуй, мешать тебе не буду. Может, именно твоего последнего фрагмента для полноты картины и не хватало. А картинка называется «Черная негеометрическая фигура». То бишь полная амба. На, держи.

— Спрячь, Алексей, — не шелохнувшись, сказал Жилин. — Возвращайся в Москву и передай по назначению. Мне это не повредит, ей-богу. Со мной уже никому не справиться, это не бравада, а факт. Не сегодня-завтра вашим будет предложено присоединяться. Что-то типа договора о партнерстве, дружбе и взаимопомощи. Во веки веков. Упрутся твои боссы — им же хуже будет. Ты ведь видишь — я тут работаю без оглядки, хвостов не отслеживаю и не опасаюсь. Насчет тебя — это уже местные позаботились, я был не в курсе. Кстати, они там, в твоем номере, от неудобств не потеряют ли веру в гуманизм и вообще во всякие светлые идеалы?

— Не думаю. — Гусев убрал «удочку» в карман. — Нет у них такой веры. В отличие от нас.

Жилин посмотрел на Гусева печальными глазами, задумчиво потрогал свой короткий нос-картошку:

— Так ведь и у нас ее тоже нет. Уже нет.

Гусев промолчал и перевел взгляд на недопитую бутылку.

Дверь была самой обыкновенной, белой, с блестящей никелированной изогнутой ручкой. За ней вполне могли находиться кухня или туалет, ванная или спальня. Только стояла она прямо посреди просторной прихожей, немного наискосок к стене, ни на чем не держась, и ее можно было обойти как справа, так и слева. Или даже перелезть через нее, если встать на табуретку, потому что между ее верхней кромкой и потолком оставалось много места. Из дальней комнаты долетал сюда бодрый речитатив рассчитанной на дебилов телерекламы.

Гусев стоял перед Дверью и смотрел на нее. В прошлый раз она очень смахивала на покосившуюся дверь его деревенского жилья, той избы, где он провел детство и юность, прежде чем уйти на войну. Теперь же она была под стать другим дверям его московской квартиры. Гусев шагнул вперед, к Двери, и вместе с ним шагнул его двойник в овальном настенном зеркале — человек в сером, в мелкую полоску, костюме, в распахнутом коверкотовом пальто, со шляпой в руке. Это была та самая одежда, в которой Гусев когда-то появился здесь, переместившись из конца двадцатых годов века прошлого в первое десятилетие века нынешнего. Из книги — в мир. Левую руку он держал в кармане длинного пальто, ощущая ладонью крышку неизменного старого портсигара. Он прошел мимо Двери и очутился позади нее — и, как и ожидал, не обнаружил ничего нового. Там продолжалась прихожая, и от нее под прямым углом ответвлялся коридорчик, ведущий на кухню. Кухонное окно было приоткрыто, по ногам струился холодок, с улицы просачивался тихий гул автомобилей. А вот никакой стоящей посреди прихожей Двери с этой стороны не просматривалось, словно и не было ее. В общем, все, как в прошлый раз.

Гусев постоял немного, раскачиваясь с пятки на носок. Потом подошел к тумбочке, заслонявшей нижнюю часть настенного зеркала, выдвинул ящик и взял мобильный телефон. Несколько секунд держал его в руке, словно раздумывая — звонить или не звонить, — а потом все-таки начал набирать номер.

— Приветствую, Иван, — сказал он негромко, глядя на свое отражение в зеркале. — Это Гусев. В общем, Ваня, возвращаюсь я.

Жилин долго молчал, потом произнес:

— Как знаешь, Алексей. Каждому — свое. Если получится, расскажи Мстиславу Сергеевичу про «Тахмасиб». И вообще…

— Хорошо, Иван. Прощай. Только уж извини, удачи тебе желать не буду.

— И не надо, Алексей. У меня и без удачи все получится, я себя знаю. — Жилин сделал паузу и спросил: — Что там делать будешь? Опять революцию на Марсе устроишь?

— Нет. Главное — на Земле, не так ли, Ваня? На курсы пойду командирские, война с немцем не за горами. Авось доживу, поспособствую Отечеству, чем смогу. Ты ломай тут, а я там, у себя, все равно защищать буду. Вдруг что-то другое получится, путное…

— Удастся ли, Алексей?

— Посмотрим, Ваня, посмотрим. Привет Великой Полночи.

— По-другому нельзя, Алексей…

— Ладно, Иван, прощай.

— Прощай, Алексей…

Гусев положил телефон на тумбочку, приблизился к Двери. Повернул вниз холодную ручку и сделал движение рукой от себя. Дверь приоткрылась легко, словно только и ждала этого момента.

«…У Скайльса задвигались на скулах желваки. Он достал старый конверт и записал адрес Лося. В это время перед объявлением остановился рослый, широкоплечий человек, без шапки, по одежде — солдат, в суконной рубахе без пояса, в обмотках. Руки у него от нечего делать были засунуты в карманы. Крепкий затылок напрягся, когда он стал читать объявление.

— Вот этот — вот так замахнулся, — на Марс! — проговорил он и обернул к Скайльсу загорелое лицо. На виске у него наискосок белел шрам.

— Вы думаете пойти по этому объявлению? — спросил Скайльс.

— Да уж нет, меня земные дела больше интересуют, — ответил солдат. — И потом, нет там никого, на Марсе, один песок да камни…»

Эта картинка возникла в воображении Гусева — и тут же пропала.

Он по-прежнему, чуть подавшись вперед, держался за ручку и смотрел на то, что обнаружилось за Дверью.

— Тудыть твою в душу… — растерянно сказал он.

За Дверью оказалось совсем не то, что было в прошлый раз. Точнее, там не было — ничего. Безликая пустота, без малейшего намека на хоть какой-нибудь контур, тень, пятно… Пресная пустота — как зеркало, которое ничего не отражает, потому что и не существует вовсе, а только кажется существующим…

Гусев продолжал стоять в напряженной позе, словно в детской игре, где все обязаны замереть по команде, — и никак не решался сделать шаг вперед.