Феликс РАЗУМОВСКИЙ - Смилодон

Не обращая внимания на даму, он виртуозно выругался, снова приложился сапогом, выдал с потрясающей энергией еще одну матерную тираду. Чувствовалось по всему, что ждать он не привык. А из будки у ворот уже вылетел слуга – усатый, при сабле, и на слугу-то не похожий, заскрежетал засовами, засуетился, вытянулся во фрунт.

– Здравь желаем, ваше сиятельство!

А сам огромный, плечистый, не привратник – гренадер.

– Что, пораспустились в Париже-то, распросукины коты! Вот я вас! В Кемь! В Березов!

Граф опять выругался, но уже беззлобно, и, галантно пропустив Лауру вперед, обернулся к Бурову, сделал широкий жест:

– Заходите, князь. Будьте как дома. Здесь мы у друзей.

Друзья графа Орлова жили неплохо. Необъятный сад с вычурными беседками, спиралевидными дорожками и хитро подстриженными кустами был ярко освещен, масло здесь, похоже, не экономили. Хрустально звенели фонтаны, зеркально отсвечивали пруды, все дышало благоуханием роз, дрока и душистого табака. Дом, стоявший в плотном окружении кленов и тополей, был под стать саду – огромный, четырехэтажный, с парой остроконечных башен. И тоже, несмотря на поздний час, залитый светом снаружи и изнутри.

– Открывай, черт тебя подери! Открывай!

Граф, оттолкнув слугу, ворвался в вестибюль, глянул грозно на подскочившего дворецкого.

– Что, маркиз еще не спит? Ждет в большой гостиной? Так давай веди к нему! Живо у меня, живо!

Большая гостиная оказалась огромным залом, устланным коврами и поражавшим своим великолепием. Все здесь – и высокий потолок, украшенный гирляндами, и колонны с каннелюрами и позолоченными капителями, и резная мебель, облагороженная бронзой и инкрустациями, – радовало глаз и наводило на мысль: “Эх, блин, и живут же люди!” Собственно, в гостиной сейчас находился лишь один человек, высокий, представительный мужчина, одетый, несмотря на полночь, как на парад: изысканный, алого бархата, камзол, черные шелковые панталоны, сиреневые чулки и лакированные, с бриллиантовыми пряжками туфли на красных каблуках.

– О, граф! – При виде Орлова тот поднялся, бросил золотую табакерку на великолепный, с ножками в виде лап серны стол, и бледное лицо его выразило облегчение. – Слава богу! Я уже собирался посылать шевалье искать вас…

Заметив в дверях Бурова, он осекся, принял чопорный вид и начал что-то лопотать гнусаво, в нос, по-французски:

– Бу-бу-бу. Бы-бы-бы. Ба-бу-бы.

– Маркиз, позвольте представить вам князя Бурова, – граф сделал резкий жест рукой, оскалился недобро, засопел. – Лишь благодаря ему я и мадемуазель Лаура нынче разговариваем с вами. Опять этот шут гороховый в маске, мать его. Похоже, мне не удалось сохранить это чертово инкогнито… Кстати, князь запомнил его лицо. – Он повернулся к Бурову и указал на человека на красных каблуках. – А это, князь, наш радушнейший хозяин, маркиз де Сальмоньяк. Я уверен, вы найдете общий язык…

Да уж несомненно, коли этот Сальмоньяк разговаривает на русском, будто на родном. А впрочем, почему это “будто”? Интересно все же, куда это Васю Бурова занесла нынче нелегкая?

– Очень приятно, князь, – маркиз плавно перешел на русский, учтиво, но не подав руки, кивнул и окинул гостя беглым, но профессионально цепким взглядом. – Не сочтите мою любознательность оскорбительной, но все же не позволите ли мне узнать, что привело вас в Париж? Какими судьбами, князь?

Его можно было понять – грязный, небритый, вонючий, в разодранной рубахе и с окровавленной лопатой, Буров выглядел, мягко говоря, настораживающе. Во всяком случае, на князя точно не тянул. На того, Задунайского, который в Париж по делу.

– История, приключившаяся со мной, маркиз, слишком драматична, чтобы я мог выразить ее словами… – отвечал Буров уклончиво. – В неравном бою я был жестоко ранен, как следствие, контужен и утратил память. Что мне пришлось пережить, господа, один бог знает. И носило меня, как осенний листок, я менял имена, я менял города, наглотался я пыли заморских дорог, где не пахнут цветы, не блестит где луна… Однако несмотря ни на что, в душе я остаюсь патриотом и готов хоть сейчас положить живот свой на алтарь служения отечеству. Виват, Россия!

При этом он приложил одну руку к сердцу, а другой, сжимающей лопату, сделал мощное кругообразное движение. Такой выдал монолог – Смоктуновскому и не снилось. А сам все думал об этом Сальмоньяке, говорящем по-русски не хуже мадемуазель Ватто, в доме коего лакеи так похожи на гвардейцев. Тоже, кстати, изъясняющиеся на языке Гоголя, Бунина и Достоевского.

– Эх, маркиз, вечно вы со своей подозрительностью, – закашлявшись, граф Орлов отвернулся и смахнул украдкой слезу. – Да если бы все так рубились, как князь, мы бы уже давно покончили с премерзкими супостатами – и с клопоедами, и с янычарами, и с пруссаками недорезанными. Потому как смел, примерно отважен. А ведь отечеством-то, сразу видно, не обласкан, – забыт, прозябает в безвестности, в материальной тягости. Без парика, стрижен, как колодник… Ну ничего, это дело мы поправим. Вы ведь ничего не имеете против, князь?

Как все жестокие и властолюбивые люди, граф Орлов был до жути сентиментален. Однако разговаривал напористо, с начальственными интонациями, не оставляя сомнения в том, кто здесь командует парадом.

– Да, да, конечно, я немедленно прикажу согреть воды. В большом чане, – маркиз кивнул и с виноватым видом посмотрел на Бурова. – Князь, я полагаю, портной и парикмахер подождут до утра, вам действительно необходим парик. Кстати, господа, вы не слыхали о казусе, приключившемся с графом де Ноайлем, с этим рогоносцем, целомудрие жены которого побывало уж верно в двадцати ломбардах? Так вот, находясь в Ceil de Boeuf <���“Бычий глаз” (фр.). Освещаемая через потолок комната для придворных перед королевской спальней в Версале. Здесь в ожидании короля придворные обменивались новостями, пересказывали сплетни, затевали интриги.> , муж сей неудачно облокотился о стол, так что от свечи у него загорелся парик. Само собой, он поступил так, как это сделал бы на его месте любой – стал топтать его ногами, чтобы затушить, после чего снова надел на голову. В комнате от этого распространилось изрядное зловоние. В эту минуту вошел король. Удивившись неприятному запаху и не понимая источника его происхождения, он сказал без всякой задней мысли: “Что-то здесь скверно пахнет, похоже, палеными рогами”. При этих словах, как можно догадаться, все стали смеяться – короля и все благородное собрание так и трясло от хохота. Так что бедному рогоносцу не осталось ничего, как только спасаться бегством.

Хорошо рассказывал маркиз, с выражением, искусно лицедействуя и сопровождая монолог жестами. Да только соловья баснями не кормят. А уж смилодона и подавно.