Феликс РАЗУМОВСКИЙ - Смилодон

Как в воду смотрел.

– Единственное, что утешает меня и внушает скорую надежду на благоприятный исход предприятия, так это похвальный пыл и примерное рвение моего младшего сына и князя Бурова, отменнейшего патриота, – маркиз даже прослезился. – Вот они, скромные герои, не жалеющие живота своего, готовые положить оный на алтарь отечества, вскормившего, а главное, вспоившего их. Виват! Вперед, богатыри! В атаку, чудо-молодцы!

Как видно, нажрался он вчера, хоть и в одиночку, но знатно. В общем, как и предвидел шевалье, пришлось ехать с утра пораньше. Анри отчаянно зевал, Буров немилосердно потягивался, Бернар смотрел зверем, ужасно скалился и все норовил угостить прохожих кнутом. По роже, по роже, так, чтобы сопли, слезы, кровь ручьем. Зато орловцы-звери, сытые, лоснящиеся, бежали по парижским улицам, весело, напористо, с рессорным скрипом влекли карету по булыжным мостовым. Куда? Естественно, к Кладбищу Невинных, поближе к обиталищу старой хромой колдуньи.

– Я, князь, пас, – сразу заявил Анри, когда карета остановилась. – Общество попугая для меня невыносимо. Лучше уж с Бернаром, дерьма меньше. Я, пожалуй, посплю.

– Ну что ж, колхоз – дело добровольное, – Буров усмехнулся, поправил шляпу и, выбравшись из экипажа, окунулся с головой в шумный, волнующийся и не имеющий дна омут рыночной суеты. Однако нынче там все разговоры были не о торговле – о страшном, являющемся по ночам дьявольском создании – Мохнатом монахе. Стук его сандалий по мостовым напоминает цокот копыт, борода черна, кудрява и раздвоена, глаза же сверкают красными и зелеными огнями, как обычно мерцают искры среди догорающих углей. Господи спаси услышать его мерзкий смех, ощутить прикосновение когтистых пальцев, а пуще всего – мерзкого, блудливого, похотливого члена. Аминь! Так вот, прошлой ночью это исчадие ада тайно пробралось в аббатство Сен-Жермен и осквернило своим гнусным присутствием скромную келью отца Фридерика, праведного католика, доброго христианина и скромного пастыря. Ведающего уже много лет финансами аббатства. “Изыди, сатана! Сгинь! Сгинь! Сгинь! Пропади! – не растерявшись, закричал он, пал на колени и истово, глядя на святое распятие, трижды осенил себя крестным знамением. – Сгинь! Пропади! Заклинаю тебя именем Приснодевы, заступницы нашей!” И Мохнатый монах сгинул, двинув напоследок преподобного отца в ухо и к тому же похитив шкатулку с монастырской казной. После него еще долго воняло серой, фекалиями и паленой шерстью…

“Эх, дурак я, дурак, надо было и впрямь кассу взять”, – Буров усмехнулся про себя, нырнул в расщелину, где обреталась Анита, и скоро уже стучался в незапертую дверь. Старая колдунья, казалось, ожидала его.

– А, это ты, красавчик, – она захлопнула толстую, переплетенную в свиную кожу книгу и, не вставая из-за стола, требовательно протянула руку, более похожую на лапу хищной птицы. – Покажи. И сядь.

Буров, не говоря ни слова, вытащил пергамент, отдал и опустился на добротную, даже не скрипнувшую под его весом скамью. В комнате повисла тишина, лишь потрескивали поленья в камине да огромный цветастый попугай разговаривал сам с собой под потолком: “Маранатха! Маранатха! Маранатха!”

– Да, это он, – колдунья перестала ползать носом по пергаменту, вздохнула, облизнула губы и неожиданно с улыбочкой уставилась на Бурова. – Признайся, ты ведь перерисовал его, а? Небось тщательно, стараясь, высовывая язык? И даже не понимая, что это и нужно ли оно тебе. Да потому что ты кот. Огромный красный кот. Сильный, быстрый, свирепый и ловкий, только понимающий все в меру своего разумения – кошачьего. И все же ты лучший из этого зверинца, из этой стаи праведных католиков. Остальные – падалыцики, ехидны, трупоеды, шакалы, навозные черви. Маранатха <���Страшное иудейское проклятие.> на них на всех! На тех, у кого злые псы, лошади, закованные в железо, шпаги и кинжалы, кошельки, набитые золотом, сердца, полные ненависти, и дети, бросающие камни в нищих. Маранатха на солдат, которые грабят и убивают, на торговцев с фальшивыми весами, на женщин, насмехающихся над любовью. Маранатха! Маранатха! Маранатха!

Анита вдруг поднялась, склонила голову набок, глаза ее расширились, движения стали резкими, слова бессвязными, она словно перестала быть собой и вещала низким, идущим откуда-то извне голосом:

– Кот, кот, кот, огромный красный кот… Сильный, смелый, добрый, но еще не человек… Еще надо стать им, верить, что человек – это бог… По праву рождения и смерти… Сердцем слушать, о чем толкует ветер с деревьями и что бормочут травы замшелым могильным плитам. Видеть то, что можно увидеть между двумя вспышками молнии… Понять, что старость превращает золото в свинец, а смерть превращает свинец в бриллиант высшей пробы… – Анита вздохнула, опустилась на скамью. – Это двадцать второй лист книги Фламеля, красавчик. Книги, открывшей ему все тайны мира <���Речь идет о средневековом алхимическом трактате со странным названием: “Священная книга еврея Авраама, Принца, Священника, Левита, Астролога и Философа из племени Иудейского, которое вследствие гнева божьего было рассеяно среди галлов”. Фламель (ок. 1330-ок. 1418), будучи обыкновенным писцом, в силу обстоятельств якобы постиг смысл этой книги, вследствие чего обрел невиданные способности. Причем вошел в историю даже не как знаменитый алхимик, а как человек необыкновенной доброты, щедрости и великодушия, направивший все свое богатство на свершение благих дел. А книга эта, содержащая 21 пергаментный лист, находилась в библиотеке Арсенала, с нее были сняты многочисленные копии, над коими ломали головы многочисленные поколения алхимиков. Видит бог, без всякого толку.> . Слышал ли ты когда-нибудь о Николе Фламеле?

– О знаменитом алхимике, что ли? – Буров улыбнулся виновато, словно двоечник на экзамене. – Он вроде делал из свинца золото…

– Ох уж мне эти люди. Люди-звери, – Анита оттопырила нижнюю губу, в глазах ее, слезящихся и красных, вспыхнуло презрение. – Золото, золото, только и знаете, что золото. Да золото – это самое меньшее, что может дать обладание Азаром <���Философский камень, но не как таковой, а как высший принцип посвящения и мудрости.> . Духовная трансформация, обретение алкагеста <���В самом низшем проявлении – элемент, который растворяет все металлы и посредством которого все земные тела могут быть возвращены в свою изначальную материю. Высший аспект алкагеста – трансформация силы воли.> – вот истинные цели алхимика. Над таким человеком не властен рок, он вне времени и пространства, он воистину бог, сам вершащий свою судьбу. И не только свою… О, чего бы я только не дала, чтобы познать эту тайну… Ты говоришь, золото? Да плевать я хотела на золото. Вернуть молодость, здоровье, красоту, родить вот от такого молодца, как ты… Вот предел моих желаний. Однако, даже обладая принесенным тобою листом, невозможно постигнуть тайну. Нужен Ключ, называемый Ребром Дракона. Говорят, что это осколок небесного камня, упавшего на землю в незапамятные времена. Евреи называли его сапфиром Шетия и, если не врут, то Моисеевы скрижали и Урим с Тумимом были сделаны именно из него <���Скрижали Моисея были якобы изготовлены из божественного минерала, который Иегова лично отломил от своего трона. Причем читать горящие буквы можно было с обратной стороны скрижалей, поскольку камень был прозрачным. Урим и Тумим – загадочные предметы, находившиеся в специальном кармашке нагрудника еврейского первосвященника. Что они представляли из себя, каковы их назначения, неизвестно.> . Так что зря ты, красавчик, старался, срисовывая пергамент, – красному коту не по силам Красный лев . Да и вообще это никому не под силу. Всем, владевшим Азаром – и Альберту Великому <���Богослов, философ, алхимик (1193-1280).> и Агриппе Неттесгеймскому <���Выдающийся алхимик (1486-1535).> , и аббату Тритемию <���Выдающийся эзотерист, учитель Парацельса (ок. 1461-1516).> , и Раймунду Луллию <���Алхимик и поэт (1235-1315), прославился тем, что на глазах у короля Англии превратил хрусталь в бриллиант высшей пробы – это исторический факт.> , – всем им был дан Ключ. Чертом ли, богом ли, архаусом <���Созидающая сила мироздания.> ли, дьявол их всех разберет. Ну все, иди, красавчик. У меня осталось мало времени.