Михаил Ахманов - Страж фараона

– Правильная мысль. Но знающий мало живет еще меньше.

Пир во дворце Рамери, хранителя Южных Врат и царского сына Куша, был обильным и долгим. Огромные подносы с говядиной и газельими окороками сменялись птицей – утками, гусями, журавлями; к ним подавали лепешки, бобы и овощи, затем тащили рыбу, жареную и отварную, под острым пряным соусом, и снова мясо – печеную на вертеле баранину, телячье рагу, каких-то крохотных птичек, которых полагалось есть с костями, жаркое из черепах, пернатую и четвероногую дичь. В перерывах столичные гости могли освежиться фруктами, гранатами и виноградом, инжиром и финиками, а под конец настала очередь сладких блюд – пирожных, пирогов и пирожков с орехами, медом и фруктовой начинкой. Все это изобилие запивалось десятью сортами вин – вином зеленым и алым, рубиновым и черным, розовым и золотистым; был и местный коктейль – напиток уам, который готовили из смеси белого и красного вина с добавкой мелко нарезанных фруктов.

Кроме почетных гостей, пророка Инени и Сенмута с братом, в пиршественном зале было еще человек двадцать: придворные и высшие чиновники, управитель дома Рамери, начальник его охот, хмурый воин – командир гарнизона, сборщик податей, распорядитель амбаров и житниц, старший над рудниками и каменоломнями, три жреца из святилища Хнума. Гости, сидя у невысоких столиков, ели чинно, пили умеренно, если не считать хмурого воина и толстяка, смотрителя каменоломен; ни пьяных выкриков, ни возбужденной жестикуляции. Сам наместник Рамери, осанистый сорокалетний мужчина в большом парике, при ожерельях и золотых браслетах, расположился на сиденье с подлокотниками в форме львиных лап. Позади застыли два мускулистых темнокожих маджая – телохранители. Зрачки у владыки Южных Врат были как пара стальных шурупов, однако на властном лице играла благожелательная улыбка. Ему, похоже, нравились чудесные истории, а Сенмут был превосходным рассказчиком, искусно переплетавшим слова со звоном чаш и переменами блюд. Сенмут говорил о странствиях в крепость за третьим порогом, о брате Сенмене, бежавшем из плена, о битве с нехеси и молоте, дробившем черепа, о происшествии в Шабахи и о целительном искусстве Инени.

Речи его скользили мимо сознания Семена.

Это пиршество с бесконечной чередою вин и яств, этот просторный, убранный коврами и цветами зал, толпы слуг, пышные одеяния придворных, украшения и парики – все это было таким экзотическим, таким потрясающим зрелищем! Семену казалось, что он погрузился в яркие сны или попал на съемки исторического фильма, где не жалеют средств на реквизит; однако с минуты на минуту декорации будут убраны, со столов исчезнут чаши, миски и кувшины, актеры и статисты сбросят допотопную одежду и, натянув привычное, отправятся пить кофе и курить. Но минута все длилась и длилась, будто убеждая, что перед ним не мираж и не подделка, а настоящая реальность.

Быт коменданта Сарасса, крепости на южной границе, в которой они ночевали, был много скромнее. Но, очевидно, саррасского коменданта и хаке-хесепа Рамери разделяло множество ступеней или даже лестничных пролетов – столько, скольким положено быть меж скромным камендантом и наместником обширного и изобильного края. Каждому – свое! – как говорили в Риме. Одному – домик под тростниковой крышей, пара циновок и глиняный кувшин, другому – этот дворец и зал с колоннами и сводом, украшенным вязью золотых спиралей, с мягкими коврами, изящными резными сиденьями и ложами, столами из черного дерева и тонкой фаянсовой посудой.

Зал открывался на широкую галерею с лестницей, спускавшейся в парк. Там извивались в зарослях мощеные дорожки, журчали воды, росли неведомых пород деревья и кустарники, а за прохладными прудами высился павильон с приподнятой на деревянных столбах кровлей. Столбы из дерева аш, из дорогого привозного кедра, изображали связки папируса. В Та-Кем папирус символизировал Юг, а лотос – Север, и лишь во дворце фараона, владыки Обеих Земель, считалось уместным объединение обоих символов.

За галереей и парком, дремавшим в лучах послеполуденного солнца, лежал город Неб. Тянулись вверх пилоны храма Птаха, сверкали стены, облицованные розовым гранитом, белели сложенные из известняка дома зажиточных и знатных, грудились на окраинах хижины, сновали у пристаней лодки и плоты...

За рекой, у подножия утесов, подступавших с востока и запада, зеленели пальмовые рощи, и свежий северный ветер играл среди стройных стволов и перистых крон. Ближе к островам – а тут их, кроме Неба, было еще два или три – Нил, сузившись и разделившись на несколько потоков, таранил гранитный горный щит, рассекал его и изливался в плодородную широкую долину. Она тянулась к морю километров на шестьсот, после чего, став похожей на раскрытый веер, переходила в земли Дельты, орошенные семью речными рукавами и бессчетным множеством протоков.

“Вроде метлы с искривленной ручкой и редкими прутьями”, – думал Семен, разглядывая реку, город и причалы.

К одному из них неторопливо подгребал корабль с бушпритом, задранным вверх и изогнутым, как рыбий хвост, у другого покачивалась их барка, приплывшая в Неб минувшим днем, когда над западной пустыней уже садилось солнце.

– Велик Амон! – провозгласил Рамери, повернувшись к Сенмуту и поднимая чашу. – Ты, семер, проделал долгий путь ради бредней глупца Туати – да поразит его Сохмет! – и не нашел искомого. Но боги знают, как и куда направить человека... Брат твой с тобой, а это значит, что благосклонны к тебе Амон и Хнум: не мертвым камнем одарили, а жизнью родича.

– Это верно, мой господин, – отозвался Сенмут, с улыбкой глядя на Семена.

– О камне не беспокойся, – сказал хаке-хесеп. – К чему искать за третьим порогом то, что есть у первого? Розовый камень ломают в Севене и грузят сейчас на корабли, вместе с медью из Бухена. С ними ты поплывешь в Уасет, так что почтенный Нехси будет доволен.

– И это верно. – Сенмут склонил голову. – Хвала Амону и тебе, сиятельный! Я привезу в Уасет и медь, и камень, и брата.

– Я его помню, – промолвил старший над рудниками, заглатывая пирожок с изюмом. – Помню! Десять разливов назад, проплывая мимо Неба, Сенмен был гостем в моем доме. – Ухватив второй пирожок, он ткнул им в сторону Семена: – Ты изменился, ваятель, и, как сказал мне твой брат, многое тобой забыто по причине болезней и горестей...