Дмитрий Емец - Седло для дракона

Вечером, когда Рина собиралась ложиться спать, в дверь постучали. Фреда, поучавшая по телефону свою маму, как ей жить, недовольно опустила руку с мобильником.

– Ну? Кому там неймется? – сказала она, распахивая дверь.

На пороге стояла Окса.

– Привет! Я не к тебе! – сказала она Фреде, которую терпеть не могла, поскольку та поучала жизни не одну свою маму. – Где там Рина?.. Рин, ты слышала? Воинов умер!

– Какой Воинов? Писатель? – зачем-то спросила Рина.

– Ну да, – удивленно подтвердила Окса. – Вчера на рассвете.

– А как же… – Рина осеклась, едва не выговорив слово «закладка». Она была почему-то абсолютно уверена, что Воинов ею воспользуется, а тут какое-то непонятное, совсем лишенное смысла слово «умер»!

– Что «как же»? – не поняла Окса.

– Книга для умирающей девушки! – нашлась Рина.

Окса фыркнула:

– А, для той! Девушка вроде как и не болела. Врачи не могут понять: то ли лечение помогло, то ли ее анализы еще с чьими-то спутали. В общем, здорова как культурист до начала занятий спортом… А книгу он уничтожил!

– Как уничтожил? – повторила Рина ошеломленно.

– Да так. Стер ее с компьютера, причем грамотно стер, не только из «корзины» убрал, но даже и перезаписал что-то поверх. А черновики сжег в ванной.

– А почему девушке не отдал?

– Сказал Лохмушкину, что здоровому человеку такая книга не нужна. И что пусть она пройдет весь путь сама. И еще сказал, что перед тем, как уничтожить роман, он послал его по электронной почте, чтобы проверить: правда ли, что каждая рукопись имеет свою судьбу, которую невозможно изменить. И потом, разумеется, и из ящика тоже удалил.

– Кому отправил?

– Ввел первый попавшийся адрес, который пришел ему в голову. Причем даже не знал, окажется ли такой. Но, видимо, оказался, потому что письмо не вернулось.

– Но он же даже не знает, кому отправил! Может, тот человек вообще книг не читает! Или сотрет его, подумав, что вирус прислали! – закричала Рина.

Окса передернула плечами.

– Откуда ж я знаю? Чего ты на меня набросилась? – миролюбиво сказала она. – На вот, это Воинов тебе передал. Через Лохмушкина.

– Мне?

– Да. Сказал: для девушки, которая приводила к нему ослика последней. Я вычислила, что это вроде как ты!

Окса сунула руку в карман и что-то положила Рине на ладонь. Рина увидела кольцо с крупным камнем переменчивого цвета, который казался то красноватым, то, когда его подносили ближе к лампе, желтоватым. На камне была вырезана непонятная восточная надпись, а над ней – виноградные грозди. Рина надела перстень на палец. Ощутила легкое покалывание. По завитушкам кольца от сердолика побежали бледные синеватые искры. Они обегали перстень по кругу и, не покидая пределов кольца, возвращались в камень.

Рина вскинула глаза на Оксу. Та с интересом смотрела на кольцо, но искр не замечала. Видимо, их видел только хозяин перстня.

«Закладка? – подумала Рина. – Да, закладка, но я с ней не сливаюсь. Значит, это половинчатая закладка!»

Она смутно припомнила, что каждая закладка существует в виде трех одинаковых камней: один в нашем мире, другой в болоте , третий на двушке . Два камня обыкновенные, и лишь третий является закладкой. Силы могут циркулировать между камнями. В болоте действующих закладок не осталось. В нашем мире закладки есть, но мало, так как почти все они отхлынули на двушку . Крайне редко, но все же случается, что силы закладки раздваиваются и одна половина этих сил находится у нас, а другая на двушке . Такая закладка, дробно существующая сразу в двух мирах, называется половинчатой.

Рина легонько коснулась камнем своего лба, ощутив крошечный костер таланта, не сжигающий, но согревающий и живой. Не тарахтящее словами поверхностное вдохновение ослика, а нечто вечное, радостное и простое, что отзовется во всяком сердце, поскольку во всяком сердце уже есть искра этого огня.

В открытое настежь окно в ШНыр с любопытством заглядывало лето. Лето радостное, беспокойное, озорное. Надувало теплым ветром шторы. Носилось по саду. Дышало Зеленым лабиринтом. Звенело цикадами. Играло ночными птицами. Подбрасывало к луне мотыльков. Потом, вспоминая, что у него и в других местах дела, кидалось вдоль пыльной дороги к дачной части Копытово, откуда сразу начинали доноситься звуки музыки и редкие вспышки салютов.

Бывшие младшие шныры, которые считались уже средними, сидели в отдыхательном пятачке, замыкавшем коридор второго этажа. Это были лучшие их часы – часы официального безделья. Где-то с десяти вечера до двенадцати ночи. К этому времени основные работы в пегасне были уже завершены и там оставался только дежурный.

Сашка звякал блинами штанги, изредка ложась на скамейку, чтобы выполнить жим лежа. При этом он старался не навешивать слишком много, потому что опасался Макара. Тот легко мог начать вопить: «А-а! Мушка прилетела! А-а! Села!» – и надавливать на гриф пальцем, не давая вылезти из-под штанги.

Даня, валяясь на диване, разглядывал свою ладонь, размышляя, как мудро и тонко устроена человеческая рука. Можно брать предметы разного размера, поворачивать под всевозможными углами, использовать как ковш, рисовать, писать. Продуманы малейшие мелочи. Порой кажется, что что-то лишнее. Например, ногти. Но когда вытаскиваешь занозу или надо почесать комариный укус – сразу становится ясно, что ногти очень даже необходимы.

Макар вертелся у теннисного стола. Потом вдруг стал кричать:

– Эй! Кто последний шарик спер? Совсем обнаглели?! Поймаю гада – убью!

– У тебя в кармане! – сказал Влад Ганич, не оборачиваясь.

Макар вначале, конечно, заорал: «Что ты врешь?! Зубом ответишь! В каком кармане?!», а потом удивленно замолчал, потому что шарик и правда оказался именно там.

– Откуда ты все знаешь? – спросил он.

– Про тебя я все знаю, – сказал Влад, придирчиво разглядывая на свет манжеты своей белоснежной рубашки.

Кирилл сидел на подоконнике. Под окном, в пятне света от фонаря, ковырялась Суповна. Сверху видна была ее широкая, склоненная над цветником спина. Суповна выдирала сорняки. Изредка выпрямлялась, морщась бралась за поясницу и вновь возвращалась к прерванному занятию. Таких цветников, как этот, у Суповны по всему ШНыру было несколько. Росло на них то, что проклевывалось из семян, которые приносили с двушки старшие шныры.