Юрий Бурносов - Грань безумия

– А что за особняк, который он караулит?

– Это отдельная история. Есть неподалёку от города некое строение, такими бывают загородные дворцы столичных богатеев. Стоит целёхонький. От города и развалин почти не осталось, а особняк словно вчера выстроен. Чародейств, опять же, не заметно, ну да это дело наживное: сегодня нет, завтра будут. Короче, подозрительное место. А старик поблизости живёт. Говорит, что сторож.

– Внутри – что?

– Внутрь не попасть. Может быть, вы слышали сказку: «Принцесса Шиповник, или Спящая красавица». В сказке королевский дворец шиповником зарос, чтобы никто пройти не мог. Так и тут: всюду колючие заросли, тёрн и шиповник – прохода нет, совсем как в сказке.

– Если верить сказке, там юная принцесса почивает…

– Вряд ли. Ночами на башенке огонёк брезжит. Значит, кто-то там бродит, а не просто спит. Но живой он или нет – не скажу.

– Сторож что говорит?

– Сказал, там его невеста живёт, но покуда замуж не хочет. А как согласится, то из дома выйдет.

– Забавно. Сторожа мы пощупаем и его невесту тоже.

– Осторожней надо, у сторожа палка – не чета нашим. Сам он человек мирный, но дерётся больно. Впрочем, к Сторожу наведаемся потом, сначала надо в город. Завтра должны дойти.

В город на следующий день они не попали.

Полоса кустарников кончилась, тракт проходил через светлый бор. Местами сосновые корни взломали каменную кладку, но в целом дорога уцелела, идти было легко. Раллих держал наготове лук, высматривая добычу, но дичи не попадалось. Зато начались неприятные события. Поначалу показалось, будто одна из сосен накренилась и падает. Треск ломаемого дерева разнёсся окрест.

– Ворочун! – выкрикнул Стан.

Поблизости не было ни канавы, ни случайной ямы, ничего, где можно было бы укрыться.

– В кусты! – кричал Стан. – Дальше от больших деревьев!

Среди сосновых стволов показалась необъятная туша Ворочуна. Ростом он был в половину самой высокой сосны, а толщины совершенно неохватной. Тумбообразные ноги попирали землю, передние лапы праздно свисали ниже колен. Есть ли у него нашлёпка головы, Раллих не мог разглядеть, но если верить Стану, то и башка была. Зато Раллих разобрал, что жуткий треск – это голос самого Ворочуна, который покуда шагал, ничего не выворачивая.

Стан уже лежал между кусточков можжевельника, которые не могли ни скрыть, ни защитить его. Туда же метнулся и Раллих, но не упал ничком, а встав на одно колено, вскинул лук. Стрела ударила в грудь чудовища, повисела немного и, отвалившись, упала на землю. Даже в высушенную доску стрела должна была вбиться глубже.

Ворочун не заметил, что кто-то пытался на него напасть. Он вновь издал громовой треск, сграбастал столетнюю сосну, одним движением переломил её и отшвырнул в сторону. Треск дерева слился с воплем Ворочуна.

– Ах, мерзавец! – пробормотал Раллих. – Так это ты песенки поёшь таким способом! А хорошо ли вот так запоёшь?

Раллих выхватил из сумы мешочек, в котором хранились несколько кусочков искряка, и, не развязывая, швырнул в брюхо чудовища. Полыхнуло пламя, вереск и можжевельник дружно занялись, заполыхали обломки поваленного дерева.

Ворочун остановился, захрустев с удвоенной силой, и принялся затаптывать огонь.

– На, гад! – крикнул Стан и запустил в ненавистного древолома разом весь мешок искряка, предназначенного для продажи.

Огонь взметнулся, заворачиваясь смерчем, верхушки сосен разом вспыхнули. Ворочун ревел, ворочаясь в пламени.

– Отползаем! – срывая голос, заорал Стан. – Кто бы ни победил, нам придётся худо!

Повторять не пришлось. Оттаскивая вещи, путники поползли прочь, затем поднялись и, пригибаясь, побежали, стараясь уйти из-под ветра. Громовой треск преследовал их, и было не понять, то ли трещит огонь, дорвавшийся до смолистой древесины, то ли расщепляется ломаемое дерево, то ли вопит Ворочун, встретивший достойного врага.

Остановились, когда под ногами ощутимо зачавкало.

– Дальше не стоит. Можно в трясину попасть.

– Потом надо будет сходить посмотреть, кто кого заломал, – произнёс Раллих.

Стан с сомнением покачал головой, но согласился:

– Сходим.

– Самое главное, что я так и не заметил во время сражения никакого чародейства. Как будто сцепились два огромных зверя.

– Так оно и есть. Хотя косной, природной магии было сколько угодно, просто ваши амулеты её не чувствуют. А настоящей осознанной силой обладают гнилые карлики и оборотни – вервольфы поменьше, волколаки побольше. А этим умение колдовать зачем? Им и так хорошо. Искряк что-то проявляет во время неправильной трансформации, зато в эту минуту я его и бью. А то бы он вовсе был неуязвим. У колдовской сущности тоже свои недостатки есть.

– Как эти монстры без чародейской поддержки существовать могут?

– Вымерт, – коротко ответил Стан.

– Знаю, что Вымерт. Значит, есть тут великий источник магии, возле которого кормится вся нежить. В это сердце и следует бить. А все ворочуны и искряки, это так, мелкая шушера.

– Мы только что от этой шушеры стремглав бежали.

– И ещё побегаем. До поры. Зато потом она от нас спасаться будет.

Стан спорить не стал, но покуда пожар не утих, путники пошли в обход опасного места.

Город, к которому они вышли на следующий день, оказался огромным. Прежде Раллиху не приходилось видеть ничего подобного. Задолго до появления крепостных стен начали попадаться развалины загородных вилл, ферм, житниц, помещичьих усадеб и лачуг бедняков. Стены даже самого жалкого сарая были сложены из камня: иные сохранились настолько, что можно было понять, для чего предназначались строения, от других остались груды обломков, чуть торчащих из земли.

– Здесь поблизости у меня устроена… не вполне заимка, но что-то вроде, в старом подвале, а может, в склепе… не знаю точно. Я своды укрепил и там ночую, когда прихожу. Только там места хватает всего на одного человека. Так что какую-то ночь нам придётся ночевать раздельно.

– Что так?

– Видите ли, люди они разные, со странностями бывают, особенно те люди, которые имеют дело с нечистью. Но и среди обычных людей встречаются такие, что тесноты не выносят. Вроде бы нормальный человек, но если запереть его в комнате без окон или в чулане, то он начинает кричать, биться словно в падучей, а не выпустят, так и помереть может.

– Знаю такую болезнь. Клаустрофобия называется.

– Во-во! А инакие – наоборот, открытого пространства шарахаются. Корёжит человека ажно до смерти.

– Есть и такая болезнь.

– А у меня болезнь того же рода, но совсем наособицу. Так-то я ни подземелий, ни степей не боюсь, но помалу хворь набирается, и где-то раз в два-три месяца мне нужно забиться в каморку одному на целую ночь. Тогда меня отпустит, и снова буду в полном порядке.