Народные сказки - Исландские сказки

(перевод Ольги Маркеловой)

Пауль, сын поэта Гутторма Гуттормссона из Фьорда на Сейдисфьорде, жил в Лодмундарфьорде на хуторе Ауртнастадир. Мать Пауля была родом с хутора Мелар (Дюны). Пауль отличался недюжинной силой. Он был женат на Анне, внебрачной дочери Йоуна Ауртнасона с Хоулаланд (Холмистой земли). Их детей звали: Пьетюр (который потом уехал в Америку), Йоун (он недавно умер на хуторе Двергстейнн в Сейдисфьорде), Свейнн (сейчас, в 1911 году он живет в Датлаланде в Хусавике, на востоке) и Торбьёрг (она потом так и осталась жить в Ауртнастадир). Все сыновья Пауля были один другого сильнее и талантливее, — как и все в их семье. В то же самое время, когда Пауль жил в Ауртнастадир, на хуторе Баурдастадир (к северу по реке, на другом берегу) жил Эгмунд Йоунссон, человек очень способный и работящий. У него было четверо сыновей, и все они отличались и силой, и умом, особенно Оулав. Сыновья Пауля и Эгмунда с детства играли вместе и хорошо друг друга знали. Сыновья Пауля были помладше, чем у соседа, а Свейнн — самый младший. Оулав Эгмундссон держал большую чёрную собаку заграничной породы, лохматую, очень необычного вида и смышлёную; пса звали Старикан. Летом, за год до того, как произошла эта история, Старикан умер от чумки, и хозяин, и все остальные сильно горевали.

Следующей осенью однажды днём выпал густой снег. А тем же вечером Свейнн (тогда он был ещё подростком) стоял в амбаре. Он увидел, как от Баурдарстадир прямо в Ауртнастадир направляется чёрная собака, а так как расстояние между хуторами невелико, она скоро оказалась рядом со Свейнном. Тот глазам своим не поверил: по всему, этот пёс был никто иной, как Старикан, — и Свейнн уверился в этом ещё больше, когда пёс приблизился к нему, а потом прошёл мимо, обнюхивая землю, и вышел из амбара, а на Свейнна и не взглянул. Свейнн последовал за ним, и не переставал удивляться, как тот похож на Старикана. «Сходство бывает обманчиво», — думает Свейнн, подходит к нему поближе и разглядывает внимательнее. Да, тот же рост, та же косматая шерсть, карие глаза, то же телосложение. Но пока Свейнн разглядывал пса, тот поднял глаза и встретился с ним взглядом. Это так испугало пса, что он быстро-быстро закружился вокруг своей оси и пропал, рассыпавшись огнями и искрами. Свейнн вошёл в дом и сказал, что скоро придёт Оулав; и точно: на следующее утро не успел Свейнн встать с постели, а Оулав уже пожаловал к нему в гости. Значит, здесь либо обличье Старикана приняла фюльгья Оулава, либо это был призрак самого пса.

(перевод Ольги Маркеловой)

(Bjarni Harðarson 2001)

Рассказы о животных, являющихся людям после смерти, немногочисленны, но всё же есть.

У Стефауна Йоунссона, бонда с хутора Гата в области Хрюнманнахрепп на рубеже веков был хороший скакун, которого он очень любил. Однажды конь заболел: у него образовалась опухоль в голове, и он жестоко страдал. Когда никаких надежд на выздоровление не осталось, Стефаун пристрелил коня, а потом похоронил его, не сдирая шкуры. Однажды ночью конь привиделся Стефауну во сне и сказал человеческим голосом, что у него мёрзнут ноги. Бонд, конечно же, подумал, что этот сон ничего не значит, но всё же решил на всякий случай сходить на то место, где зарыл коня. Там он увидел, что собаки прокопали в кургане глубокую нору и едва не добрались до конских ног. Стефаун забросал норы землёй и подправил курган, и больше конь ему не снился.

(перевод Ольги Маркеловой)

В 1898 году в Рейкьявике скончалась старая женщина по имени Гвюдрун Арноддардоттир. Она часто гадала на картах и на кофейной гуще и необычайно много пеклась о счастье других. Она была женщина умная и не болтливая, и, поскольку жила она бедно, горожане время от времени дарили ей хорошие вещи. Среди её многочисленных знакомых была фру Тирней, жена некоего Тирнея — торговца готовым платьем, который одно время держал в Рейкьявике свой магазин. Она изнывала от скуки в Рейкьявике и обещала Гвюдрун, что чем-нибудь одарит её, если им с мужем удастся вернуться в родную Англию. Фру Тирней выполнила своё обещание и прислала для Гвюдрун из Англии большую красивую шаль французского, как это тогда называлось, фасона. Хотя шаль была хорошей, Гвюдрун, видимо, рассчитывала на подарок получше, потому что не желала носить эту шаль, говоря, что она не подходит к ее платью, — впрочем, в этом была доля правды. Зимой 1890–1891 года Гвюдрун предложила мне купить у неё шаль. Я согласилась, и мы договорились, что я принесу ей деньги весной, когда буду уезжать из Рейкьявика, а она тогда же отдаст шаль мне.

Ранней весной Гвюдрун назначает мне встречу и говорит: «Не обижайся, но я решила не отдавать тебе шаль». Я удивилась: как же так, ведь она сама предложила мне ее купить? Она отвечала, что не хочет, чтобы ни я, ни кто-либо другой, кому она не желает зла, покупал у неё шаль. И рассказала про сон, который она связывала с этой шалью; именно он был причиной тому, что она переменила свое мнение.

Сон был такой:

Однажды ночью ей привиделось, что к ней вошла молодая женщина, среднего роста, миловидная и хорошо одетая. Костюм на ней был заграничный, а на плечах — французская шаль, заколотая золотой булавкой. Следом за ней заходит молодой человек, пригожий и проворный, а в руке у него кинжал. Женщина становится у постели Гвюдрун, склоняется над ней, а лицо у неё печальное, и Гвюдрун кажется, что женщина хочет попросить у неё защиты. Парень становится в изножье кровати, и вдруг поворачивается к женщине и пронзает её кинжалом в самое сердце. Женщина с криком оседает вниз.

Гвюдрун проснулась в ужасе, но всё ещё находилась под впечатлением сна, и ей послышалось, как кто-то спускается по лестнице и выходит из дому. Гвюдрун видела этот сон несколько раз, в тех же подробностях, и он был ей очень неприятен.

Однажды утром, увидев этот сон, она подумала, что, наверное, он как-то связан с французской шалью, потому что шаль женщины из сна, была как две капли воды похожа на её собственную. Она внимательно рассмотрела шаль и убедилась, что так оно и есть. После этого женщина ей больше не снилась. Рассказав мне этот сон, Гвюдрун достала шаль и предложила посмотреть. Я разглядела её со всех сторон, но никаких изъянов не обнаружила, только могла сказать, что, судя по состоянию красок, её стирали. Тогда Гвюдрун велела мне посмотреть шаль на просвет, и я заметила на ней швы, как от маленьких дырок, которые заштопали. Судя по всему, дырки должны были быть шириной с дюйм.

Шаль была очень большая, двойная. На её обоих концах мы насчитали восемь швов, по четыре с каждой стороны. Потом мы попытались сложить шаль, и все швы точно совпали. Затем шаль сложили вдвое по косой, и я накинула её на себя, верхним концом на левую сторону груди, и всё сошлось: все швы были близко от сердца. Конечно, прошлое этой шали покрыто мраком, и мы никогда его не узнаем, — но из-за снов Гвюдрун противилась тому, чтоб я носила эту шаль, и она так и не досталась мне.