Народные сказки - Исландские сказки

Попрощавшись с Софией, шофёр спросил, куда нас везти. Ауста назвала ему свой адрес, и он поехал туда. Она тоже хотела заплатить ему, но он и тут отказался от денег. «А тебя куда везти?» — спросил он меня, когда Ауста вышла. Я назвал свой адрес, на улице Ньярдаргата. «Боюсь, я подзабыл, где это, — сказал шофёр, потом немножко подумал и говорит. — Вот теперь вспомнил». И он повёз меня и остановился, чуть не доезжая моего дома. «Ты здесь живёшь?» — спросил он. Я сказал, что не здесь, а через один дом, — и показал ему. Он немного помешкал и говорит: «Я просто думал, где мне тут развернуться; наверно, лучше просто повернуть на следующей улице». И он довёз меня до самого дома. Я вынул деньги и собрался заплатить ему, — но он не взял их. Мы распростились, я поблагодарил его за то, что он подвёз нас, и он скрылся в ночной темноте.

Было уже очень поздно, и в доме все давно легли спать. Дождь всё ещё хлестал, и буря бушевала на опустевших улицах. Я поскорее зашёл внутрь, снял пальто в передней, повесил его на крючок, снял галоши. Потом я отправился в свою комнату и лёг в постель. Я мгновенно уснул и крепко спал до утра.

Утром я повстречал своего квартирного хозяина. Он по своему обыкновению стал надо мной подшучивать: какой, мол, я молодец — пришёл домой за полночь. «Ты, что ли, вчера с девушкой встречался?» — «Да, — говорю я, — да не с одной, а с целыми двумя». — «А ты не промок: ведь вчера был такой ливень?» — спрашивает он. — «Нет, — отвечаю я, — меня довезли до дому на машине». — «А что это была за машина?» Я ответил, что светло-коричневая легковушка со стоянки (я сказал название), и что шофёра звали Стейни, наверное, полное имя у него было Торстейн. Мой квартирный хозяин много лет подряд торговал бензином в Рейкьявике, так что он знал если не всех, то по крайней мере, большинство тамошних шофёров. Он сказал: «Я знаю всех шофёров с той стоянки, которую ты назвал, но из них никого не зовут Стейни. Вот у Стейндора один Стейни работает, а там, где ты сказал — нет. И никакой светло-коричневой машины на этой стоянке я тоже не припомню. Может, ты вчера был под шафе, и всё путаешь?» Я ответил, что уже много дней не брал в рот хмельного; всё, что я сказал, была чистейшая правда. На этом мы расстались. Я забрал в передней свои пальто и галоши: пальто было совершенно сухое, галоши не запачканы.

Во второй половине дня я зашёл к Софии на чашку кофе. Ауста уже сидела у неё. Они, как обычно, обрадовались моему приходу, и София сразу же принялась накрывать на стол. И вдруг она между делом говорит мне: «Ну спасибо, Гисли, удружил ты нам вчера вечером!» — «Как это?» — удивился я. «Оставил нас с Аустой мокнуть у Идно под дождем. Ты вдруг исчез, а мы стояли на улице в такую погоду, ждали тебя, думали, что ты ищешь для нас машину, как обещал, а ты не вернулся, и пришлось нам топать домой пешком. Мы промокли до костей!» — говорит София, а Ауста поддакивает. «Да что с вами такое? — говорю я. — Вы обе не в себе, что ли? Разве не помните: нас всех отвезли домой в машине, такой светло-коричневой, с *** стоянки?» — и я назвал эту стоянку. «По-моему, Гисли, это ты не в себе, — говорит Ауста. — Посмотри на нашу одежду: она до сих пор не высохла!» Я описал им и машину, и шофёра во всех подробностях, и добавил: «А ты, София, — ты его хорошо знала, всё время называла его «Стейни». Ты сидела рядом с ним на переднем сидении, а мы с Аустой сзади. Вы ещё были так рады, что встретились, наверно, вы давно знали друг друга, перешёптывались, как влюблённые. Конечно, так, чтобы мы с Аустой ничего не слышали из вашего разговора. Ты разве не заметила: он был в белой или очень светлой рубашке с большими запонками, такими круглыми, с филигранью?» София разливала по чашкам кофе, мы сидели за столом, но пить ещё не начали. Едва я упомянул запонки, как она облокотилась на стол и разрыдалась. В комнате сразу воцарилось молчание. Мы с Аустой тихо сидели и удивлялись, и не могли взять в толк, отчего София так переменилась. Потом она поднялась и с плачем ушла на кухню.

«Что это с Софией?» — спросил я у Аусты, когда она вышла. «Не спрашивай, не знаю, — отвечает Ауста. — На Софию это не похоже. Но, Гисли, я и сама ничего не разберу. Уверяю тебя, ни на какой машине мы вчера не ехали; мы обе пошли домой пешком под дождем и промокли. Ты уж, пожалуйста, выясни, что там за ерунда такая с этой машиной. А пока мы об этом больше говорить не будем — ради Софии». Потом Ауста вышла к Софии, и через некоторое время они вернулись. София была заплакана и очень бледна, и обе почти всё время молчали. Мы попили кофе, но разговор у нас не клеился, и настроение было нерадостным. Я быстро распростился с ними и пошёл домой.

Вечером я заглянул к своему квартирному хозяину. Он тотчас завёл разговор о вчерашней машине и её водителе. «Я навел справки об этом шофёре на всех стоянках. Там нигде нет никакого Стейни, который подходил бы под твое описание, — но сам этот портрет мне знаком. Расскажи-ка ещё раз, как он выглядел». И я повторил во всех подробностях. Хозяин внимательно выслушал меня, немного помолчал, а потом сказал: «Твое описание, до чёрточки, подходит к одному моему знакомому шофёру, но его уже нет в живых. Несколько лет назад он со своей машиной съехал с причала, — а машина у него была как раз светло-коричневая, как та, на которой ты, как тебе показалось, ездил вчера. Когда машину подняли из моря, Стейни был мёртв, он сидел в кабине без пиджака, в одной рубашке, совсем как ты говоришь».

Немного позже я встретил Аусту, и мы разговорились. «Гисли, ну как ты только мог выдумать такой вздор про эту машину, на которой мы якобы ехали?!» — говорит она. Я ответил: «Клянусь тебе, всё сказанное мной — чистейшая правда от первого до последнего слова!». Но Ауста не хотела и слышать об этом. «Ты хоть не подумал, что София и в самом деле приглашала шофёра и тебя в тот день на кофе?» — «Да, я так и думал». — «Нет, — говорит Ауста, — уж поверь мне, София тогда не могла ждать тебя в гости, по той простой причине, что мы с тобой ни словом не перемолвились после того, как ты ушёл от нас возле Идно». Я возразил ей, что на следующее утро мое пальто было сухим, — а если б я пошёл домой тогда же, когда они, вышло бы по-другому, ведь мне идти дольше, чем им, а она сама сказала, что они промокли до нитки. А потом я спросил: «А почему София разрыдалась, когда я описал шофёра и сказал про запонки?» — «Ах, никогда больше не говори про это бедняжке Софии, — отвечает Ауста, — ей так тяжко это слышать. Ты растравил старую рану. Ещё до замужества она была обручена с парнем по имени Стейни и подарила ему запонки, как раз такие, как ты говоришь, незадолго до его смерти». — «А как он умер?» — спрашиваю я. «Утонул в Рейкьявикской гавани, — отвечает Ауста. — Он был шофёром, и его машина съехала с причала в море. Когда машину с телом подняли, в рукавах его рубашки были запонки, которые подарила ему София».