Анна Гарф - Ак-Чечек — Белый Цветок

— Пып! — молвил Рысту по-перепелиному.

Коровы тут же легли.

— Тап-тажлан!

Коровы поднялись с травы, плясать начали.

Теперь малыш опять повеселел. Он сидел на берегу реки и щебетал, играя с береговыми ласточками. А коровы песни пели и плясали на лугу.

Узнал об этих забавах хан Ак-каан, как туча, посинел, как гром, загремел:

— Коров пасти не хочешь? Будешь масло сбивать.

Поставили малыша к большому чану с молоком, дали в руки длинную палку-мутовку и заставили крутить ее день и ночь. Руки мальчика отдыха не знали, сомкнуть глаза он ни на миг не смел.

Семья хана, его гости, даже слуги ели лепешки с маслом, а малыш Рысту и сухой лепешки никогда не видал.

— Хочешь — угощу? — засмеялась Кара-чач. — Сыграй на серебряной свирели! Вот лепешка, вот свирель.

— Это я принес свирель! — закричал Кёз-кичинек.

— Нет, я! — крикнула девочка и вцепилась брату в волосы.

Тот размахнулся, хотел было ударить ее, но Рысту сказал:

— Пып!

И рука девочки прилипла к волосам брата, рука мальчика к плечу сестры.

— Что с вами, дети мои? — заплакала ханша, обнимая сына и дочку. — Почему такая беда с вами случилась? Лучше бы этот мальчишка к палке-мутовке прилип!

— Пып! — тихонько прошептал Рысту, и ханша прилипла к своим детям.

Пришел домой хан:

— Что случилось? Почему все плачут, а ты один смеешься, непокорный Рысту? Отвечай, что с моей ханшей? Что с моими детьми? Не ответишь — нож возьму, голову твою отрублю, пику возьму — сердце твое проколю!

— Пып!

И хан остался стоять рядом с ханшей, в одной руке пика, в другой нож.

А малыш Рысту бросил палку-мутовку, толкнул ногой большой чан, поднял сухой стебелек, дунул в него и запел, как порхающая в небе птица.

Слушая эту песенку, хан дрожал, как мышь, ханша стонала, как большая лягушка, дети тихо плакали.

Пожалел их малыш, правую руку вверх поднял.

— Тап-тажлан! — крикнул он.

Хан, ханша, Кёз-кичинек, Кара-чач — все четверо в ладоши захлопали, ногами затопали, приплясывая, из аила [3] Аил — жилище, шатер, сложенный из коры лиственницы или березы. Пол в аиле земляной, посредине костер, над костром дымоходное отверстие. выскочили.

А счастливый Рысту на золотой ханский помост взошел. Один раз поскользнулся, в другой кувыркнулся, рассердился на самого себя, самому себе «Пып!» сказал и тут же к золотому помосту прилип.

Посидел-посидел, кругом поглядел — белый чистый войлок ханского шатра туго натянут на прочные жерди. Небо только через дымоходное отверстие увидеть можно — маленький синий клочок, величиной с ладонь.

Душно стало малышу в ханском шатре на золотом помосте.

— Тап-тажлан! — сказал он.

Помост подпрыгнул — малыш подскочил! Да так высоко, будто на крыльях взлетел, через дымоходное отверстие наружу вылетел. Перекувыркнулся, упал, на ноги встал и побежал к молочному озеру, к синей горе. Прибежал, молока из озера ладонью зачерпнул, разок-другой глотнул, улыбнулся, на синей горе шалаш себе поставил. Там и поныне живет.

Поет свои счастливые песни, играет на стеблях цветов, будто на свирели, паутинные нити пальцами перебирает, и паутинки в ответ тихим звоном звенят.

Эти песни, посвист, звон каждый может услышать, кто к тому месту, к той черте, где небо с землей сливается, подойдет.

На каменной россыпи у светлого ручья, в щели между двух валунов жили дружные сыгырганы-сеноставцы.

Зубами резали они траву, сушили ее на камнях и ставили стога.

А повыше стойбища сеноставцев жила красная лисица.

Вот однажды в пасмурный день вышла она на охоту. Услыхал сеноставец-малыш лисьи шаги, почуял лисий запах, головой повертел, да как крикнет:

— Сыйит! Сыйит! Лиса идет!

Сеноставцы юркнули в щели и норы, осталась на каменной россыпи лишь сухая трава.

Понюхала лиса стожок и чуть не заплакала:

— Еще ни одна лиса сеном не кормилась, неужто я буду первая?

Выдернула клок, пожевала, а проглотить не может, только язык оцарапала да в горле запершило.

«А все из-за этого пищухи-сеноставца, — рассердилась лиса, — погоди-погоди! Съем я тебя и всю семью твою».

Подошла к щели между двух валунов и заверещала ласково:

— Ияу-у, какой старательный хозяин здесь живет, как ровно он траву накосил, как хорошо просушил ее, как ловко стога сметал! Даже человек мог бы у этого сыгыргана, у такого славного малыша, поучиться. Вот было бы счастье на этого умницу хотя бы одним глазком взглянуть.

Слыша эти похвалы, сеноставец спокойно в своей норе лежать не может. Он с боку на бок ворочается, вздыхает даже.

А лиса еще умильней тявкает:

— Неужто я никогда этого расторопного молодца не увижу? Ах, как приятно было бы с ним побеседовать…

Не вытерпел сеноставец, высунул мордочку из норки.

— И-и-и, — улыбнулась лиса, — как он с лица-то хорош! Взглянуть бы и на спинку! Говорят, со спины он еще краше.

Сыгырган спрятал голову и выставил спинку.

Тут лиса и ухватила его! Сеноставец даже крикнуть не успел.

Бежит лиса к себе в горы, своих деток сеноставцем угостить спешит. Крепко сеноставец зубами лисьими прижат.

Плачет бедняга, приговаривает:

— Ох, несчастный мой отец, бедная мать…

Услыхала сорока этот громкий плач, распахнула свою черную шубу с белой оторочкой, полетела следом за лисой и застрекотала:

— Сам, сам ты, сеноставец, лисе в зубы полез, о чем-чем-чем ты теперь плачешь?

— Как мне не плакать, слез не лить? Отец и мать меня всегда просили, уговаривали: «Не оставляй нас, сынок, куда бы ты ни вздумал ехать, и мы с тобой!» Но вот видишь, сорока, случилось так, что сам я в горы еду, а стариков своих дома оставил. Никогда мне этого отец с матерью не простят. Всю жизнь на меня будут в обиде.

Остановилась лиса. Не выпуская сеноставца изо рта, она пробормотала:

— Я могу и штариков твоих вжять. Где они?

— Тут близехонько, вон в тех камушках живут.

— Пожови их шкорей! — сказала лиса и разжала зубы.

— Сыйит! Сыйит! — крикнул сеноставец и юркнул в щель между камней.

Лиса тут же спохватилась, успела поймать малыша за хвост. Цепко держит, не отпускает. Однако и сеноставец крепко засел в щели, не вылезает.

Тянула его лиса за хвост, тянула, никак не вытянет. Рванула из последних сил, да вдруг как перекувыркнется! Затылком о камни стукнулась, еле-еле на ноги встала — в зубах у нее только сыгырганов хвост.

С того дня у лисы морда вытянулась, а сеноставец остался без хвоста.