Наум Синдаловский - На языке улиц. Рассказы о петербургской фразеологии

Другая, не менее драматическая, история произошла через двести лет. Царевич Алексей Николаевич родился в 1904 году, прожил всего тринадцать лет и просто не успел занять достойное место в петербургском городском фольклоре, хотя всеведущая молва заговорила о нем чуть ли не с самого его рождения. Странная, редкая и непонятная простому обывателю болезнь — гемофилия, постигшая мальчика и поначалу тщательно скрываемая от окружающих, породила в столице самые невероятные слухи. Одни говорили, что ребенок родился умственно отсталым; другие утверждали, что он подвержен эпилептическим припадкам и поэтому родители якобы боятся показываться с ним на людях; третьи, ссылаясь на некие авторитетные источники, доверительно сообщали, что наследник престола — жертва анархистской бомбы.

Между тем, если не считать ужасной и непредсказуемой болезни, он был обыкновенным ребенком, ласковым и общительным, любимцем всей многочисленной семьи и дворцовой челяди. С ранних лет он старательно готовился к обязанностям государя. Отец настоятельно требовал его обязательного присутствия во время всех официальных государственных церемоний, на военных учениях и парадах, а с началом Первой мировой войны, будучи Верховным главнокомандующим, Николай II велел поставить в своей комнате в Ставке койку для наследника.

К тому времени в мальчике резко обострились внутренние противоречия, доселе не мучившие его. В монаршей семье существовал негласный обычай, который никогда не подвергался сомнению ни детьми, ни родителями. Семья была двуязычной и поэтому с русским папой дети разговаривали по-русски, а с немецкой мамой, соответственно, по-немецки. Это было так естественно и романтично. Но война, в результате которой Россия и Германия стали непримиримыми врагами, все смешала и перепутала в слабой, неокрепшей душе ребенка. До нас дошел не то анекдот, не то легенда о том, как один генерал, проходя коридорами Зимнего дворца, повстречал плачущего наследника престола. Генерал погладил мальчика по голове и спросил: «Кто тебя обидел, малыш?» И цесаревич сквозь слезы ответил: «Когда русских бьют, папа плачет. Когда немцев бьют, мама плачет. А когда мне плакать?»

Цесаревич погиб от рук большевиков вместе со своими родителями и сестрами в подвале дома Ипатьева в Екатеринбурге. В ночь с 16 на 17 июля 1918 года все они были расстреляны. Сохранилась странная легенда о лиственнице, посаженной в Дивееве в год рождения царевича Алексея, предсказанного блаженной Пашей Саровской во время поклонения царской семьи мощам святого Серафима. Едва дерево прижилось, как люди стали обламывать кусочки его коры на память. К 1918 году ствол приобрел цвет запекшейся крови.

Сохранилось множество легенд о чудесном спасении царевича Алексея от гибели. Но все они не петербургского происхождения и потому в рамки нашего очерка не укладываются.

Так, по аналогии с известной пословицей «Сам себе голова», иронически говорится о небольшом руководителе, начальнике, для которого собственная значимость превыше всего. Поговорка появилась благодаря Исаакиевскому собору. С одной стороны, это было самое большое сооружение города, с другой — значение его в истории петербургского зодчества всегда оставалось довольно спорным.

История строительства Исаакиевского собора восходит к эпохе Петра Великого, который родился в день поминовения Исаакия Далматского, малоизвестного на Руси византийского монаха, некогда причисленного к лику святых. В 1710 году в честь своего святого покровителя Петр велит построить в Петербурге деревянную Исаакиевскую церковь. Она находилась в непосредственной близости к Адмиралтейству и была, собственно, даже не церковью, а «чертежным амбаром», в восточной части которого водрузили алтарь, а над крышей возвели колокольню.

В 1717 году на берегу Невы, западнее Адмиралтейства, по проекту архитектора Г. И. Маттарнови начали строить новую, уже каменную Исаакиевскую церковь. Но из-за досадной ошибки в расчетах грунт под фундаментом начал оседать, и церковь пришлось срочно разобрать. В 1768 году Екатерина II, всегда считавшая себя политической и духовной наследницей Петра, начала возведение нового Исаакиевского собора по проекту архитектора Антонио Ринальди. Собор строился на новом месте, сравнительно далеко от берега. Он облицовывался олонецкими мраморами, яркий, праздничный и богатый вид которых, по мнению современников, достаточно точно характеризовал «золотой век» Екатерины. Но строительство затянулось, и к 1796 году — году смерти Екатерины — собор был построен лишь до половины.

Павел I сразу после вступления на престол приказал передать мрамор, предназначенный для Исаакиевского собора, на строительство Михайловского замка, а собор достроить в кирпиче. Нелепый вид кирпичной кладки на мраморном основании рождал у обывателей дерзкие сравнения и опасные аналогии. В столице появилась эпиграмма, авторство которой фольклор приписывает флотскому офицеру Акимову, поплатившемуся за это жестоким наказанием плетьми и каторжными работами в Сибири:

В разных вариантах петербуржцы пересказывали опасную эпиграмму, прекрасно понимая, что символизируют «низ мраморный» и «верх кирпичный».

В 1809 году Александр I объявил конкурс на проектирование нового Исаакиевского собора, а 26 июня 1818 года произошла его торжественная закладка. Проект создал молодой французский архитектор Огюст Монферран, за два года до этого приехавший в Россию.

Строительство собора завершилось только через сорок лет, в 1858 году. В России даже появилась пословица, связанная с таким долгим сроком. Она приводится в «Словаре псковских пословиц и поговорок». Оказывается, чтобы представить себе грандиозность дела, которое наконец-то завершилось, достаточно сказать: «Исаакиевский собор построился». Ко всему, он казался излишне тяжелым и грузным в своей пышности, за что одновременно со сравнительно лестным микротопонимом «Мраморный» в народе он назывался еще и «Чернильницей». Он и в самом деле напоминает перегруженный излишествами монументальный настольный чернильный прибор. Теперь, по прошествии стольких лет, когда страсти более или менее улеглись, можно только догадываться, что «Чернильница» далеко не самое единственное и не самое обидное прозвище, брошенное в громаду собора.

Вид площади между Исаакиевским собором и Адмиралтейством. B. C. Садовников. 1847 г.

И в самом деле, появление Исаакиевского собора в ансамбле главных площадей Петербурга сразу же вызвало общественный протест, переросший в полемику, длящуюся до сих пор. Особенно острое критическое отношение к нему было у современников Монферрана, затем оно начало постепенно затухать, чуть ли не через сто лет неожиданно ярко на короткое время вспыхнуло вновь во время пресловутой борьбы с космополитизмом и, наконец, вовсе исчезло в наши дни, когда в сотнях путеводителей и буклетов, проспектов и открыток собор предстает чуть ли не символом Петербурга, его архитектурной доминантой наряду с Адмиралтейством и Медным всадником, оградой Летнего сада и Стрелкой Васильевского острова. И если говорят о недостатках собора, то вскользь, мимоходом, и этих замечаний так мало, что они бесследно растворяются в море восторженных эпитетов.