Наум Синдаловский - На языке улиц. Рассказы о петербургской фразеологии

Имя Александра Ивановича Герцена институт носит с советских времен. В начале 1990-х годов, при переименовании института в университет имя «небесного покровителя» сохранилось, хотя первоначально название «Государственный педагогический университет» и ассоциировалось с другим ГПУ — печально известным Главным политическим управлением. К чести студенческого фольклора, он с достоинством сумел выйти из этого положения, превратив все название в замысловатую грамматическую конструкцию, состоящую из аббревиатур собственно Педагогического университета и Государственной автоинспекции: «ПЕДУН имени ГАИ», которая расшифровывалась как ПЕДагогический Университет имени Герцена Александра Ивановича. Хотя студенты пользовались и более упрощенным прозвищем своей alma mater: «Герцовник».

Между тем в социалистическом Ленинграде полное название этого учебного заведения — Ленинградский государственный педагогический институт — укладывалось в привычную аббревиатуру ЛГПИ. А в переводе со студенческого она означала: «Ленинградский Государственный Педерастический Институт» или «Ленинградский Государственный Приют Идиотов».

В копилку петербургского городского фольклора герценовцы внесли немалый вклад. В основном весь их фольклор ироничен и составлен по принципу доказательства от противного, в нем чувствуется некоторое лукавство, такой универсальный способ самоутверждения: «Ума нет — иди в ПеД», «Пользы ни хрена от института Герценá», или «Пользы — хер цена от института Герценá». Дело в том, что в истории герценовского института был период, когда институт не пользовался популярностью среди выпускников ленинградских школ. Считалось, что здесь и учиться сравнительно легко, и поступают сюда наименее способные абитуриенты, причем в основном одни девочки. И связано это было в первую очередь с низкой репутацией профессии школьного учителя, к которой готовили в институте. Скорее всего, это давнее обстоятельство и зафиксировалось в фольклоре ныне успешного и весьма модного высшего учебного заведения.

Согласно русским толковым словарям, глагол совершенного вида «послать» в сочетании с некоторыми бранными словами образует обыкновенное ругательство. Послать к черту, или еще «куда подальше», давно уже означает: обругать, чтобы не приставал, отвязался. Те же словари утверждают, что и слово «баня», кроме своей основной языковой обязанности обозначать специальное помещение, где моются и парятся, в разговорной речи, вступая во взаимодействие с таким словом, как «задать», может приобрести и другой смысл: «задать баню», то есть кого-то сильно разбранить. Это значение, вероятно, возникло по ассоциации с древним банным обычаем нещадно, вплоть до появления кровоподтеков, хлестать друг друга вениками, чтобы вызвать обильное потовыделение. Отсюда еще одна «банная» лексическая конструкция: «кровавая баня», в смысле «беспощадное кровопролитие». Понятно, что такая многовариантность значений в городском фольклоре однажды спровоцировала появление чисто петербургского каламбура «Послать в баню», где в слове «баня» обыгрывается официальная аббревиатура названия Библиотеки Академии наук (БАН).

Библиотека Академии наук была основана Петром I в 1714 году. Первоначально она располагалась в Кунсткамере, затем в новом здании самой Академии на набережной Невы на Васильевском острове. В 1911–1914 годах по проекту архитектора P. P. Марфельда для библиотеки строится специальное здание на северной стороне Васильевского острова. Аббревиатура БАН, которой горожане пользуются в обиходной речи, очень скоро превратилась в просторечную «Баню», или «Баньку». Судя по всему, кажущееся несколько уничижительным прозвище принято и самими работниками библиотеки. Во всяком случае, их собственная стенная газета в свое время называлась: «Банный лист». Отдадим должное гражданскому мужеству работников библиотеки. В советские времена, когда стенная газета считалась едва ли не основой идеологической работы партии в коллективе, назвать газету «Банным листом» было вовсе не безопасно. Ведь на просторечном языке «банным листом» обозначалось все, что неотвязно и нестерпимо надоедает: «Пристал, как банный лист».

Вопреки расхожему мнению, ведущему свое начало от пушкинской строчки «на берегу пустынных волн», Петербург вырос далеко не на пустом месте. Только в границах исторического центра города существовало около сорока различных поселений. Некоторые из них еще до шведской оккупации Приневья принадлежали Новгороду. Однако большинство этих поселений были финскими. До сих пор в топонимике многих районов Петербурга отчетливо слышатся финские корни: Купчино, Парголово, Автово, Шушары…

В начале XVIII века район от Мойки в сторону современной Дворцовой площади, где находилась финская слобода, называли «Финскими шхерами». Проживали финны и на Выборгской стороне. Авторитет трудолюбивых и добросовестных финских крестьян в Петербурге был настолько высоким, что среди русских молочниц сложилась языковая традиция произносить «молоко», «масло», «сливки» на финский манер, с подчеркнутым акцентом, демонстрируя тем самым высокое качество своего товара. А привычный для Петербурга XIX века образ девушки-молочницы с Охты был запечатлен Пушкиным в «Евгении Онегине»: «С кувшином охтенка спешит, / Под ней снег утренний хрустит».

Молочница-финка, фото 1860-х гг.

Кроме молока и молочных продуктов, финские крестьяне снабжали постоянно растущее население столицы и другими товарами. Постепенно складывался так называемый «Финский пояс Петербурга», обитатели которого, или «Пригородные чухны», как их называли в обиходной речи, долгое время довольно успешно справлялись с этой задачей.

Финские крестьяне были постоянными и непременными участниками всех, особенно зимних, народных гуляний. Тысячи извозчиков наезжали в Петербург на две короткие масленичные недели со своими легкими расписными, празднично украшенными санками, которые, как и их возниц, петербургские обыватели называли «Вейками» — от финского слова «veikko», что в переводе означает «друг», «товарищ», «брат». Считалось, что не прокатиться на масленице, как тогда говорили, «На чухне», все равно, что и самой масленицы не видеть. Это было красиво и весело. А главное — дешево. Дешевле, чем у русских ямщиков. Плата за проезд в любой конец города составляла тридцать копеек. Широкой известностью пользовалась в Петербурге поговорка финских легковых извозчиков, которую, имитируя финский выговор, любили повторять горожане: «Хоть Шпалерная, хоть Галерная — все равно рицать копеек».