И. Кон - Секс и эротика в русской традиционной культуре

Инициатива «очереди» исходит обычно от мамы старшего ребенка — дарительницы. Для нее это решение проблемы освобождения жилища от всяческих распашонок, колясок и стульчиков, которые имеют обыкновение скапливаться и загромождать углы. Детки пока растут быстрее, чем снашиваются или ломаются вещи. Выбрасывать жаль, а дома хранить — пыль разводить.

Я запомнила Машину фразу, которая стала для меня настоящей формулой «очереди». «Ребенок, — сказала Маша, — двойная радость, вначале когда тебе несут, потом отдавать — место освобождается» (СПб., 1992 г.).

Существует суеверный страх, не позволяющий просто выбросить детские вещи на помойку. Они соприкасались с теплым, любимым, бесконечно дорогим крошечным тельцем твоего малыша. Как будто сохраняют его тепло и по-прежнему как-то связаны с ним. Рука не поднимается выбросить эти вещи или уничтожить — это, кажется, может угрожать, повредить малышу. Поэтому и ищут преемника — отдают в надежде, что кому-то еще может пригодиться. Эти опасения выдают отношение к детским вещам как к телесным символам, т. е. их символическая функция основана на их соприкосновении с телом ребенка. Поэтому мы говорим о детских вещах как об одной из разновидностей телесной символики, опосредующей общение в мире матерей. Отдавая детские вещи, женщина как бы переносит на другого малыша и отношение, чувства, которые она испытывает к своему собственному ребенку. В этих кофточках-штанишках — ее теплота, ее память о неповторимых мгновениях, крошечных ручках, сияющих улыбках и первых младенческих шажках. Она отдает не просто вещи — отдает эту память и заключенную в ней бесконечную теплоту. В этих дарах присутствует момент пожеланий:

«Томек потихонечку вырастает из комбинезончиков зимнего и осеннего и из зимних ватных штанишек. К зиме пришлем для Борисочки, — пишет мне Нина из Магадана (когда-то вместе с ней мы учились в Москве). — Растите крепенькими, веселыми и здоровыми. Будут с Томеком друзьями» (Магадан — СПб., 1991 г.).

Мать как бы переносит на чужого ребенка те же добрые пожелания, которые предназначены своему. Это и становится основой трогательной дружбы между матерями; устанавливается что-то вроде общей опеки над детишками. Замечу (в связи с пожеланиями, которые заключает в себе даримая вещь): не принято дарить (и не берут) даже очень красивые и новые вещи, оставшиеся от умершего, уродливого или нездорового ребенка.

Матери очень ценят символическую роль вещей — кажется, не меньше, чем утилитарную. Тебе часто не столько необходим или нравится подаренный костюмчик, сколько трогает теплота и забота другой женщины о твоем ребенке.

Включение в круг действия обычаев взаимопомощи начинается уже во время беременности. Само известие, что ждешь ребенка, вызывает характерную реакцию. Я, помню, сказала об этом женщинам на работе; через два-три дня одна из сослуживиц приносит мешок с игрушками и разными младенческими принадлежностями; потом — коляску, потом — детское креслице… К концу беременности я обнаружила, что мне почти ничего из приданого не нужно покупать — все уже принесли. Это обычная ситуация. Наташа тоже писала мне из Москвы незадолго до своих первых родов:

«У меня впереди еще стирка огромного мешка с одеждой (детской, которую принесли ей знакомые женщины. — Т.Щ.), даже страшновато… Пеленок с твоими —37 теплых и холодных. Хватит? Распашонок много, особенно теплых — куда их? Одеяльца тоже есть. Хотела сшить конверт, но теперь не успею, да и не из чего. Моя учительница хочет отдать свой старенький…» (Москва, Люберцы, 1991 г.).

Из-за своей символической нагрузки подаренные вещи в определенном смысле предпочтительнее, чем покупные, новые. Важно, что пользоваться ими заставляет не только материальная недостаточность (хотя, возможно, она и подкрепляет действие обычаев взаимопомощи вроде описанных). [842]

Но и в относительно благополучной ситуации женские поверья побуждают пользоваться подаренными вещами, поддерживая действие обычаев взаимопомощи.

Как-то, еще во время беременности, я заикнулась о том, что надо бы уже приданое готовить. «Ты не вздумай ничего покупать, — воскликнула уже упоминавшаяся Маша, ставшая позже моим постоянным благодетелем. — Покупать — это… неправильно!» (СПб., 1990 г.).

Как будто я сказала что-то бестактное.

Некоторые поверья препятствуют самостоятельному приготовлению приданого. Считается, например, что беременной нельзя шить, вышивать, вязать и даже мотать нитки — а то малыш запутается в пуповине и погибнет. Говорят также, что до рождения ребенка нельзя ничего покупать для него — это как будто ты дразнишь судьбу; говорят (или подразумевают): все накупишь, а вдруг… вдруг еще не родится живым… Каким-то образом это будто бы может вызвать несчастье.

Шить нельзя, покупать нельзя.

И тем не менее к концу беременности набирается «огромный мешок с одеждой», и вроде бы все необходимое есть.

Система даров имеет слишком большое значение в отношениях между женщинами, в самом существовании материнского сообщества — чтобы оно позволило обойтись без этих подарков. Среди подаренных вещей каждая есть знак чьей-то благожелательности, обещание поддержки. Всякий раз, одевая младенца, ты заново переживаешь эту поддержку, а вместе с тем и свою принадлежность к невидимому кругу матерей.

Мы уже цитировали замечание В. Розанова о «связывающей» роли живота — в частности, рассказов о родах, беременности и т. п.

Это удивительное свойство активно проявляет себя в среде матерей. Рассказы о родах — важный фактор консолидации дворового сообщества.

Вообще-то двор появился в моем пространстве только после рождения сына. До этого я просто пробегала его по пути на работу: как промежуток между парадной и улицей. А теперь двор открылся как отдельный мир, и там стали происходить события жизни. Каждый день выхожу с коляской, а в коляске — мое подрастающее сокровище. Между кустов сирени там есть скверик-закуток, где две скамейки. Здесь собираются мамы с колясками. Двор у нас имеет свою структуру: есть уголок старушек, а есть скамейка в кустах — для целующихся и пьющих пиво. А вот скверик, окруженный сиренью, — это наш, женский, «клуб».

Выходишь с коляской, садишься на скамейку. Тут же рядышком устраивается другая мама. И — разговоры. На темы, как выразился В. Розанов, «живота». Первой довольно часто возникает тема родов. Я хочу обратить на это внимание: мы еще не познакомились, а может, и вообще видим друг друга впервые. И — совершенно свободно делимся, если со стороны посмотреть, интимнейшими подробностями. «Рассказы о родах» — характерный жанр дворового общения. Все это вызывает живейший отклик, шутки, возбуждение — перебивая друг друга, вспоминают свои собственные переживания… Похоже, что рассказы о родах в данном случае играют роль знака принадлежности к клану матерей. Это как мальчик, прошедший инициацию, демонстрирует оставшиеся рубцы. Знак посвящения — роды ведь играют именно роль посвящения в статус матери. И притом это чрезвычайно эмоционально значимый символ, позволяющий не только обозначить, но пережить сопринадлежность общему сокровенному опыту. Во всяком случае, рассказы о родах создают между женщинами особенную теплоту (в какой-то мере заменяя личное знакомство — имен мы можем не знать годами).