Уилбур Смит - Раскаты грома

– Насколько это возможно.

– Хорошо. А что противник? Ваши разведчики уже доложили?

– Нет. Они еще где-то там, в тумане.

Ачесон указал на белую стену, сужавшую их обзор до пятидесяти футов.

– Мы должны держаться, пока не получим подкрепления. – В тумане перед ними возникло какое-то шевеление, и Вудгейт остановился. – Это что?

– Мои разведчики, сэр.

Сол Фридман начал свой доклад еще с двадцати футов. С изменившимся от возбуждения лицом он спешил сквозь туман.

– Ложная вершина! Мы на ложной вершине. Истинная в двухстах ярдах впереди, а на нашем правом фланге подъем вроде небольшого холма, весь зарос алоэ, откуда простреливается вся наша позиция. Там повсюду буры. Проклятая гора кишит ими.

– Боже! Вы уверены?

– Полковник Ачесон! – рявкнул Вудгейт. – Разверните свой правый фланг к холму. – И когда Ачесон ушел, негромко добавил: – Если успеете.

Он чувствовал движение в тумане, который впереди как будто рассеивал ветер.

Ян Паулюс стоял возле своей лошади. Туман капельками влаги осел в его бороде, и она сверкала красно-золотыми искрами. На каждом его плече висело по тяжелому патронташу, винтовка Маузера казалась в его огромных волосатых руках игрушкой. Разглядывая свою диспозицию, он задумчиво выпятил подбородок. Всю ночь он гнал лошадь от лагеря к лагерю, всю ночь бушевал, ревел и гнал людей на Спайон-Коп. И теперь на склонах собралось пять тысяч бюргеров, а за ними дугой в сто двадцать градусов стояли пушки. От Грин-Хилла на северо-западе до обратных склонов Твин-Пикса на востоке у пушек стояли его артиллеристы, готовые обстреливать вершину Спайон-Копа.

«Все готово. Теперь надо заслужить право носить эту шляпу». Он улыбнулся, прочнее натягивая шляпу на уши.

– Хенни, отведи мою лошадь в лагерь.

Парень увел лошадь, а Ян Паулюс начал подниматься на вершину. Светало, и бюргеры на склонах узнавали его пылающую бороду и приветствовали:

– Goeie Jag, Oom Paul!

– Kom saam om die Rooi Nekke ye skiet! [9]

– Уум Пол, мы только что дошли до холма Алоэ. На нем нет англичан.

– Вы уверены?

Слишком щедрый подарок судьбы.

– Ja. Они на обратном склоне горы. Мы слышали, как они копают и разговаривают.

– Из какого вы отряда? – спросил Ян Паулюс у людей в тумане.

– Каролина, – ответило несколько голосов.

– Идемте, – приказал Ян Паулюс. – Идемте все. Мы идем на холм Алоэ.

Они пошли за ним, огибая вершину; слышалось только шуршание сотен ног в траве. Они так спешили, что их дыхание паром вырывалось во влажный воздух. И вдруг перед ними показалась темная масса холма Алоэ – они перевалили через нее и исчезли среди камней и ущелий, как колонна муравьев, возвращающаяся в муравейник.

Лежа на животе, Ян Паулюс закурил трубку, мозолистым пальцем примял горящий табак, вдохнул дым и всмотрелся в сплошную белую завесу тумана. В наступивший неестественной тишине у него в животе громко заурчало, и он вспомнил, что не ел с середины вчерашнего дня. В кармане у него лежал кусок билтонга.

Лев лучше охотится на пустой желудок, подумал он и снова затянулся.

– Поднимается ветер, – прошептал кто-то рядом, и Ян Паулюс услышал шелест в алоэ над головой.

Алоэ, ростом с человека, многоголовые зеленые канделябры, окрашенные золотым и алым, легонько кивали на утреннем ветру.

– Ja. – Ян Паулюс ощутил, как грудь его заполняет смесь страха и возбуждения, прогоняя усталость. – Начинается.

Он выбил трубку, еще горячую, сунул ее в карман и нацелил ружье вперед.

Ветер уносил туман, словно отодвигал перед горой занавес, как на сцене. Под кобальтово-синим небом, в золотых лучах ранней зари, впереди показалась круглая вершина Спайон-Копа.

Ее красную поверхность пересекал неровный рубец пятьсот ярдов длиной.

– Теперь они наши! – выдохнул Ян Паулюс.

Над примитивным бруствером траншеи, словно птицы на ограде, так близко, что он мог разглядеть ремни на подбородке и каждую пуговицу, на фоне более темной земли и травы отчетливо виднелись каски цвета хаки. А за траншеей, совершенно открытые от ботинок до касок, стояли или неторопливо передвигались в полной амуниции и с флягами для воды сотни английских солдат.

Несколько долгих секунд висела тишина, словно бюргеры, смотревшие в прицелы своих ружей на эту невероятную цель, не могли нажать на курки. Англичане слишком близки, слишком уязвимы. Какое-то всеобщее нежелание заставляло «маузеры» молчать.

– Стреляйте! – заревел Ян Паулюс. – Skiet, kerels, skiet [10], – и его голос долетел до английской траншеи. Он увидел, как всякое движение там неожиданно прекратилось – белые лица повернулись в его сторону, – и тщательно прицелился в грудь одному из солдат. Ружье подпрыгнуло у плеча, и солдат упал в траву.

Этот единственный выстрел разрушил чары. Загремели беспорядочные ружейные выстрелы, и застывший фриз одетых в хаки фигур под обстрелом пришел в лихорадочное движение. На таком расстоянии большинство бюргеров могли пятью выстрелами свалить четырех бегущих антилоп. За те несколько секунд, которые понадобились англичанам, чтобы лечь на дно траншеи, по меньшей мере пятьдесят из них упали на красную землю мертвыми и ранеными.

Теперь над бруствером показывались только каски и головы во время выстрела, да и те не оставались неподвижными. Они ныряли, отпрыгивали, отклонялись – люди Вудгейта стреляли и перезаряжали, и семнадцать сотен винтовок Ли-Метфорда добавили свои голоса к воцарившемуся аду.

Затем первый снаряд из полевой пушки на противоположном склоне Конического холма просвистел над головами бюргеров и взорвался в облаке дыма и красной пыли в пятидесяти футах перед английской траншеей.

Затишье, во время которого команда гелиографа Яна Паулюса под вершиной посылала поправки на батарею, и новый разрыв – перелет; опять перерыв, и третий снаряд попал прямо в траншею. Высоко взлетело человеческое тело, его руки и ноги вращались, как спицы колеса. Когда пыль рассеялась, стала видна дыра в бруствере – с полдесятка солдат лихорадочно пытались заложить ее камнями.

Теперь огонь открыли все бурские пушки. Непрерывный грохот орудий подчеркивал злобный визг непрерывно выплевывающих пули пулеметных установок.

Вершину снова затянул туман, но на этот раз туман из пыли и паров лиддита, затмивший солнечный свет и лезущий в ноздри, глаза и рты; начался долгий-долгий день.

Подполковнику Гаррику Кортни было ужасно неудобно.

Солнце пекло. Пот тек под одеждой, увлажнил и без того уже натертую культю. Стекла полевого бинокля, когда Гарри смотрел за реку Тугелу на гору в четырех милях от него, усиливали отблески от воды.

Эти отблески усилили боль в глазах – следствие ночного пьянства.