Рафаэль Сабатини - Меч Ислама. Псы Господни. Черный лебедь (сборник)

Просперо побледнел от горя. Разомкнув сжатые губы, он спросил:

– А что матушка?

– Она делит узилище с вашим отцом.

– Тогда вперед. Мои люди расчистят мне путь ко дворцу. Я немедленно увижусь с адмиралом.

– С адмиралом Дориа? – Сципион едва удержался от презрительного смеха. – Говорить с ним – все равно что обращаться к Фрегозо. Это Дориа провозгласил его дожем. Разговорами горю не поможешь, мой друг. Нужны действия. Немедленные и молниеносные. Французов в Кастеллетто не более пятидесяти, а ворота открыты. Это ваш шанс, если, конечно, вы уверены в своих людях.

Просперо призвал Каттанео и отдал приказ. Он быстро и тихо был передан по рядам, и вскоре отряд выдвинулся из сжимавшей его со всех сторон толпы. Идти вперед было невозможно. Оставалось только отступить и найти другой путь к возвышенности, на которой стоял господствовавший над городом Кастеллетто.

Стоя на балконе, новый дож завершал свою пламенную речь, и, поскольку движение войска Просперо сопровождалось некоторым шумом и бесчинствами, толпа могла бы перейти от протестов к угрозам, а то и применению силы, если бы не устрашающий блеск воинского оружия.

В конце концов они выбрались из толпы и достигли Соборной площади. Но и тут им пришлось преодолевать сопротивление встречного людского потока. Потом, поднявшись по крутой улочке, ведущей к Кампетто, они смогли двигаться свободнее, сохраняя строй и держа копья наперевес. Никто не рискнул бы им помешать. Но когда в них узнавали чужестранцев под началом Просперо Адорно, вслед воинам летели угрозы и проклятия тех, кому от них досталось. Отвечая насмешками на насмешки, они продвигались вперед. Бледный и взволнованный Просперо шел в арьергарде вместе со Сципионом.

В Кампетто им повстречался еще один из капитанов Просперо, пробирающийся со своими шестью десятками людей вниз в поисках основных сил. Поэтому, когда Просперо достиг наконец красных стен Кастеллетто, еще подсвеченных багровыми лучами заходящего солнца, за ним двигался отряд, насчитывавший более двух сотен человек.

Створки ворот распахнулись, и солдаты быстрым шагом вошли внутрь. Люди, бросившиеся им наперерез, когда они проходили мимо домика стражи, были сметены с дороги, словно сухие ветки горным потоком.

Во внутреннем дворике, наполовину уже погруженном в тень, их встретило еще больше людей, и вперед быстро вышел командующий ими офицер из провансальских сил Дориа, который узнал капитана папского флота.

– Чем могу служить, господин капитан? – Прозвучавшее в вопросе почтение было чисто служебным. Провансалец был достаточно осведомлен о том, что творилось в этот день в Генуе, чтобы обеспокоиться подобным вторжением.

Просперо был краток.

– Вы отдаете Кастеллетто под мое командование.

На смуглом лице мужчины отразилось смятение. Потребовалось некоторое время, чтобы он смог заговорить снова.

– При всем моем почтении к вам, я не могу этого сделать, господин капитан. Меня назначил сюда командиром мессир Чезаре Фрегозо, и я должен оставаться здесь до тех пор, пока мессир Чезаре не отменит приказ.

– Или пока я не вышвырну вас вон. Вы слышали меня, синьор. Хотите вы того или нет, но придется подчиниться.

Офицер попытался возмутиться. Хотя он и без того был крупным мужчиной, казалось, что он на глазах вырос еще больше.

– Господин капитан, я не могу следовать вашим приказам. Я…

Просперо махнул рукой в сторону выстроившихся за ним людей.

– У меня есть для вас убедительные доводы.

Злобную гримасу офицера сменила мрачная усмешка.

– А, черт возьми! Если вы перешли на такой тон, то что же остается мне?

– То, что я предлагаю. Это убережет вас от неприятностей.

– Меня – возможно. Что до вас, сударь, вы, похоже, напрашиваетесь на них.

– Полагаю, это мое дело.

– Надеюсь, оно придется вам по вкусу. – Офицер повернулся на каблуках и громовым голосом отдал приказ. В ответ на это его люди быстро собрались, построились в шеренги и через десять минут уже выходили из крепости под звуки марша «En Revenant d’Espagne» [6]. Уходивший последним командир отвесил Просперо поклон, полный насмешки и угрозы.

Просперо отправился на поиски отца. Дорогу ему указывал Сципион: вверх по каменной лестнице к порту, охраняемому двумя стражниками, тотчас же отпущенными, чтобы догнать своих. Затем Просперо отпер дверь и, пройдя через прихожую, напоминающую голыми стенами тюрьму, вошел в маленький кабинет, отделанный в серо-голубых тонах.

На кушетке, стоящей под одним из окон, откуда открывался вид на город, порт и залив, в изнеможении полулежал Антоньотто Адорно. Несмотря на жару, он был закутан в длинную черную накидку, отороченную густым темным мехом. Его жена, изящная и моложавая, в пурпурном платье с золотой отделкой и твердым высоким корсажем, сидела в кресле у изголовья кушетки.

Стол, стоявший посередине комнаты, был заставлен остатками простой еды: полбуханки грубого ржаного хлеба, половина головки ломбардского сыра, тарелка с фруктами: финиками, персиками и виноградом – из сада какого-нибудь патриция; высокий серебряный кувшин с вином, несколько стаканов.

Скрип дверных петель привлек внимание монны Аурелии. Она оглянулась через плечо, и даже под черной вуалью было заметно, как она побледнела при виде Просперо, замешкавшегося на пороге. Затем она вскочила, ее грудь всколыхнулась от рыданий, в свою очередь заставивших ее мужа приподнять тяжелые веки и оглядеться. Ничто не изменилось в лице Антоньотто, лишь шире приоткрылись его добрые и честные глаза. Голос его звучал столь тихо, что в нем нельзя было различить никаких оттенков чувств:

– А, это ты, Просперо. Как видишь, ты прибыл в недобрый час.

И хотя никаких упреков со стороны отца не последовало, Просперо не был намерен щадить себя.

– Вы имеете полное право удивиться, синьор, что я вообще появился. – Он вошел в комнату. Следом за ним вошел Сципион, закрыв за собой дверь.

– Нет-нет. Я надеялся, что ты придешь. Ты должен кое-что мне рассказать.

– Только то, что ваш сын глупец, а это вряд ли для вас новость, если вы не считаете его еще и подлецом. – Голос Просперо звучал горько. – Этот мерзавец Дориа слишком легко одурачил меня.

Антоньотто неодобрительно поджал губы.

– Не легче, чем меня самого, – сказал он и добавил: – Яблоко от яблони недалеко падает.

Сгорая от стыда, Просперо обратил полный боли взгляд на мать. В порыве материнского чувства она простерла к нему руки. Он быстро шагнул навстречу, взял обе ее руки в свои и склонился, чтобы по очереди их поцеловать.

– Уж в этом-то твой отец прав, – обратилась она к нему. – Твоя вина не тяжелей его собственной, как он и сказал. Виной всему его же упрямство. – Ее голос стал ворчливым. – Ему следовало выполнить волю народа. Нужно было сдаться, когда народ того желал. Тогда бы он поддержал его. Вместо этого, отец заставил их умирать от голода и отчаяния, и они взбунтовались, подстрекаемые Фрегозо. В этом-то и заключается вина.