Гэри Дженнингс - Ярость ацтека

Идальго вышел из церкви и заговорил сильным, звучным голосом:

– Мои добрые друзья, долгое время далекая Испания владела нами, почитая за несмышленых детей, обязанных покорно повиноваться. В колонии присылали за взятки гачупинос, которые правили нами, обирали нас, взимая произвольно назначаемые налоги, и жестоко наказывали всех, кто осмеливался не то что возразить, а хотя бы задать вопрос относительно их действий. Может, когда-то мы и были неразумными детьми, но в любой семье дети рано или поздно вырастают, а став взрослыми, сами определяют свой путь.

Гачупинос заставляют наших индейцев americanos платить постыдную дань, которой их как покоренный народ обложили безжалостные завоеватели. Вот уже три столетия эти поборы являются символом тирании и позора. Мало того, испанцы хватают и насильно увозят с родины африканцев и доставляют их сюда, чтобы обратить в рабов и заставить на себя работать. Ни за кем из рожденных в колонии не признаются те права и достоинства, которыми Господь Бог изначально наделил своих чад, даже за теми, в чьих жилах течет чистая испанская кровь. Вместо этого из Испании присылают носителей шпор, а те не только правят нами, дерут с нас несправедливые налоги, но еще и не позволяют жителям колоний заниматься ремеслами и промыслами, которые обеспечили бы нам достойную и безбедную жизнь. В нас видят бесправных рабов, обязанных безропотно прислуживать ненасытным, алчным хозяевам.

А сейчас, после того как французы захватили трон Испании, уже недалек тот день, когда безбожник Наполеон пришлет сюда своего вице-короля, который будет говорить только по-французски, однако станет распоряжаться нами и собирать со всех жителей колонии новую дань. Французы разрушат наши церкви и растопчут нашу религию.

Голос падре набирал силу, а выражение лица становилось все более мрачным и яростным. Мои друзья vaqueros наверняка сказали бы, что у этого человека «костер в животе», подразумевая то самое внутреннее пламя, которое делает быка на корриде неустрашимым и грозным.

– Гачупинос не справились со своими обязанностями. Они управляли нами самым грабительским образом, не давая ничего взамен. Но их время прошло. Мы больше не будем терпеть bandidos, приплывающих из Европы, чтобы обкрадывать нас, облагать податями и заставлять безропотно им служить!

Так не позволим же французам захватить колонию! Пришло время прогнать гачупинос обратно в Испанию и начать наконец самим править своей страной от имени Фердинанда Седьмого, законного короля Испании.

Оратор выдержал паузу. Никто из слушателей не смел даже шелохнуться или вздохнуть, настолько мы были загипнотизированы мощью и величием этого человека и потрясены его речью.

– Все люди равны! – продолжал падре. – Никому не дано право вонзать в нас шпоры! Никому не дано право вырывать хлеб из наших ртов, оставлять наших детей безграмотными, закрывать нам все дороги! – И, потрясая высоко поднятым, сжатым кулаком, он провозгласил: – Да здравствует Америка, за которую мы будем сражаться! Да здравствует Фердинанд Седьмой! Да здравствует Святая Вера! Долой дурную власть!

Собравшиеся поддержали его дружными криками, да что там – громовым ревом. Я оглянулся. Казалось, совсем недавно позади меня толпилось не более ста человек, но теперь их число увеличилось самое меньшее втрое.

– Пришло время заставить гачупинос вернуть нашу землю! – выкрикнул священник.

Марина схватила меня за руку, по ее щекам струились слезы.

– Ты это слышал, Хуан? Ты это слышал? Падре сказал, что теперь мы свободны! Мы равны испанцам! Наши дети пойдут в школу, у нас будет все – работа, собственность, достоинство. Мы сами определим, кому нами править, а значит, власть будет принадлежать нам!

Я огляделся. За исключением нескольких заговорщиков, amigos падре, все собравшиеся возле церкви были бедняками, ацтеками и метисами, то есть тем трудовым людом, кого у нас называли пеонами.

– Все это хорошо, но сначала нам придется сражаться. Кто произнес эти слова, точно не скажу. Возможно, они сорвались с моих собственных губ.

Война за независимость – так, я слышал, именовали вожди поднятое ими восстание. Точно так же испанцы называли войну, которую вели у себя на родине против Наполеона. И хотя Идальго и Альенде были рождены в колонии и считали себя americanos, оба, по крови и воспитанию, несомненно, являлись испанцами. Таким образом, вроде бы получалось, что наши вожди призывают брата идти на брата.

Однако я подозревал, что эти люди считали восстание направленным не против испанцев вообще, а лишь против своры алчных угнетателей, носивших те самые шпоры, что когда-то и я сам, шпоры, остроту которых испытывало на себе все остальное население колонии. Альенде настаивал на том, что целью мятежа является восстановление на троне короля Фердинанда Седьмого, в настоящее время пленника Наполеона. Использовать имя Фердинанда представлялось мне весьма разумным: ведь креолам в отличие от пеонов было что терять. А таким образом делу придавалась видимость законности.

У меня сложилось впечатление, что Альенде совершенно искренне собирался создать правительство, действующее от имени короля, однако я был столь же уверен в том, что королю-тирану не было места в пестовавшейся Идальго идее народного правительства. Ибо падре под словом «народ» подразумевал не избранное меньшинство, а все население. Кроме того, он поступил, на мой взгляд, очень мудро, провозгласив восстание актом в защиту религии, господствовавшей в жизни колонии.

В Испании простой народ, после того как правители предали его, взял в свои руки дело борьбы против захватчиков. Почти все те, кто немедленно откликнулся на призыв падре взяться за оружие, были простыми пеонами, то есть опять же «народной армией», и острие их гнева было направлено против чужеземцев, являвшихся в колонию на несколько лет, чтобы набить карманы и затем благополучно отбыть домой, оставив позади себя нищету и убожество. Сама собой напрашивалась параллель с действиями французов в Испании.

¡Ay de mí! До чего же все-таки удивительная судьба мне выпала! Ну мыслимое ли дело, чтобы человеку довелось за столь короткое время принять участие аж в двух войнах за независимость? Интересно, что еще готовит мне сеньора Фортуна: позволит ли она мне пережить и вторую войну? Не решит ли эта коварная шлюха, что я уже и без того исчерпал всю удачу, отпущенную на мою долю?

* * *

Сразу по окончании своей речи падре отдал первый приказ: мы должны были овладеть Долоресом.

Поначалу я с большим сомнением, одолеваемый мрачными предчувствиями, наблюдал за всем происходившим. Падре велел в предрассветный час взять под стражу всех находившихся в Долоресе гачупинос, обыскать их дома и изъять имеющееся оружие. Освободив из местной тюрьмы заключенных, брошенных туда за мелкие провинности, которые власти сочли политическими преступлениями (один индеец сидел за отказ платить подать, а какой-то метис – за оскорбление гачупино), мы посадили на их место испанцев. Поскольку дело происходило ночью, некоторые из них были в одном белье и все без исключения – потрясены и разгневаны.