Роберт Льюис Стивенсон - Похищенный. Катриона

Мои злоключения не только не кончились, но, напротив, умножились, когда я ступил на берег. Было за полночь, и, хотя от ветра меня закрывали скалы, холодно было ужасно. О том, чтобы присесть отдохнуть, не могло быть и речи; мне казалось, что я тут же окоченею. Я снял хлюпающие башмаки и из последних сил стал ходить босиком взад и вперед по песку, похлопывая себя по груди и плечам в надежде хоть как-нибудь согреться. Не слышно было ни людских голосов, ни мычания скота, ни петушиного крика – все точно вымерло; один прибой шумел вдалеке, напоминая об опасности, которой я счастливо избежал и которая, вероятно, все еще грозила моему другу. Идти по берегу в темный предутренний час, когда вокруг не было ни души, было боязно.

Как только забрезжил тусклый рассвет, я надел башмаки и полез на вершину скалы. Тяжелое это было восхождение. Я поминутно срывался, скатывался вниз и снова карабкался, снова перепрыгивал через гранитные глыбы. Когда наконец я достиг вершины, уже рассвело. От брига не осталось и следов. По всей вероятности, его снесло с рифа и он затонул. Не видно было и ялика. Море было пустынно, на берегу ни души, ни единого дома.

Я боялся даже подумать о том, что сталось с моими спутниками. Страшно было глядеть на простиравшееся вокруг безлюдье. К тому же усталость, промокшая одежда, боль и унылое посасывание в пустом животе давали о себе знать. Я двинулся на восток вдоль южного берега, надеясь набрести на жилище, где можно было бы отогреться и обсушиться, а при случае и разузнать о пропавших товарищах. На худой конец, если жилья не найдется, рассудил я, можно будет хоть немного обсохнуть на солнце, как только оно взойдет.

Довольно скоро путь мне преградил узкий залив, вдававшийся далеко в берег. Не будучи в состоянии через него переправиться, я решил его обойти. Дело это оказалось отнюдь не из легких, ведь ландшафт этих мест, как известно, горный. Не только Эррейд, но и примыкающая к нему часть острова Малла, называемая Россом, покрыта гранитными скалами, меж которых лишь кое-где пробивается вереск. Бухта мало-помалу суживалась, как я и предполагал, но потом вдруг снова пошла вширь. В полном недоумении продолжал я путь, пока не поднялся на высокий бугор. Тут только до меня дошло, что я попал на необитаемый остров и окружен со всех сторон морем.

Солнце так и не показалось. Небо заволокло, сгустился туман, и в довершение бед полил дождь. Положение мое стало плачевно.

Я стоял под дождем, содрогаясь от холода, в совершенной растерянности. Наконец меня осенила мысль, что пролив можно перейти вброд. Вернувшись назад, к месту, где он суживался, я вошел в воду, но не прошел и трех ярдов, как провалился в глубь с головой; и хотя голова моя благо осталась цела, обязан я этим скорее милосердию неба, нежели собственному благоразумию. Итак, я провалился в воду, но мокрее от этого не стал (куда уж мокрее!), зато продрог до костей. Потеряв надежду перейти пролив вброд, я почувствовал себя на грани отчаяния.

Наконец я вспомнил о рее. Если он помог мне выбраться из водоворота, то, несомненно, поможет переплыть и пролив. Воодушевленный этой мыслью, я поплелся назад, чтобы притащить спасительное орудие. Надо ли говорить, каким мучительным, тяжким был этот обратный путь. Если б меня не поддерживала надежда, я бы, конечно, не выдержал – повалился б на землю и так бы и остался лежать. То ли от морской воды, то ли от начинающейся лихорадки мне нестерпимо хотелось пить. По дороге я не раз останавливался, пил дождевую воду из луж.

Чуть живой, еле передвигая ноги, я добрался до места и увидел, что рей отнесло, но как будто недалеко. В третий раз я вошел в воду. Легкая рябь поплескивала в лицо. Ноги сводило от холода, и я не решился идти дальше. Рей покачивался на волнах в каких-нибудь двадцати футах.

До этой минуты я еще как-то бодрился, но тут отчаяние мной овладело. Я вышел на берег, упал на песок и горько заплакал.

Дни, проведенные мной на острове, и поныне одно из самых страшных моих воспоминаний, а потому воздержусь от излишних подробностей. Во всех известных мне книгах о путешественниках, которые волею невзгод попадали на необитаемый остров, эти люди либо имели при себе многочисленный инструмент, либо, будто бы невзначай, в помощь им к берегу прибивало сундук, набитый различными полезными предметами. Мне же ничего этого не досталось. В карманах моих были одни только деньги да серебряная пуговица Алана. К тому же, выросший вдали от моря, я имел весьма смутное представление о жизни на островах.

Я знал, например, что можно питаться моллюсками, а возле воды на камнях я обнаружил великое множество раковин, так называемых блюдечек. Не имея сноровки, я с трудом отодрал несколько штук, между тем как известно, что отбивать их надо резким движением. Были тут и другие моллюски, именуемые башенками. Иной пищи, по-видимому, не предвиделось; пришлось довольствоваться моллюсками. Поначалу с голода они казались мне даже вкусными.

Но то ли они еще не дозрели, а может, в прибрежных водах было что-то особенное, очень уж гадкое, только не успел я позавтракать, как голова закружилась, начало тошнить и не отпускало так долго, что я едва не лишился чувств. Вторая проба прошла удачнее, и силы ко мне мало-помалу вернулись. Однако предугадать последствия трапезы было решительно невозможно. Иногда все обстояло как должно, а иногда находил приступ пренеприятного, мучительного недуга. Словом, когда я ел, то не знал, какой из моллюсков повлечет за собой беду.

Весь день поливал дождь. На острове все намокло, размякло и потекло. Ночью, когда я укрылся спать между двумя валунами, ноги мои очутились в глубокой луже.

Утром я обошел остров вдоль и поперек. Ничего утешительного для себя я не обнаружил. Камни да скалы, кругом мертво, одна пернатая дичь, подстрелить которую было нечем, да множество чаек, облюбовавших неприступные утесы. Пролив, отделявший остров от Росса, который я принял было за узкую бухту, к северу расширялся, переходя затем в Айонский пролив. Неподалеку от этого места я и нашел себе прибежище. Должен признаться, не о таком доме я мечтал и раньше самая мысль о подобных лишениях повергла бы меня в слезы.

Расположился я здесь не случайно. В этой части острова стояла маленькая ветхая хижина, чем-то схожая со сторожевой будкой. Она служила ночным приютом для рыбаков, которым случалось иногда заплывать на остров. Хижина была совершенно негодная: дерновая крыша ее провалилась, стены пообветшали, так что среди валунов ночевать было не в пример лучше. Зато поблизости от нее во множестве водились моллюски. Как только спадала вода, я тотчас спешил собирать себе пропитание. Но было и другое, более важное обстоятельство, заставившее меня остановиться именно здесь. Не в силах свыкнуться с горькой участью, уготованной мне на острове, я, как затравленный, все время посматривал по сторонам в надежде увидеть приближающегося человека. С горы взору моему открывался берег Айоны: крыши домов и возвышающаяся над ними старинная церковь. По другую сторону, на низком берегу Росса, с утра до вечера клубился дымок, по-видимому из дома, что стоял в лощине.