Али Шер-Хан - Инсбрукская волчица

Тут я не выдержала и разрыдалась, схватившись за голову.

– Не надо, не надо! – кричала я. – Оставьте меня в покое, ничего я вам не скажу…

Но Дитриха нисколько не смутило моё состояние. Он продолжал выпивать из меня все жизненные силы.

– Я ведь говорил о чём-то подобном с вашими родителями. Они и в мыслях не допускали раньше, но я настоял, и им пришлось поделиться со мной сведениями касательно ваших скелетов в шкафу. Но о главном вы умолчали, фройляйн. А когда я им напомнил о своих догадках, они как-то даже странно отреагировали. Йозеф и Катрина сами по себе люди не очень-то общительные, а когда я стал невольно давить на больное, они и вовсе были в шоке. Видимо, поняли, что потеряли свою дочь, что дали ей переродиться в оборотня.

– Прекратите! – я закричала так сильно, что несколько обеспокоенных полицейских даже заглянули в кабинет. – Вы не человек, вы демон!

– Не спорю, милая, не спорю, – всё так же глумливо и с подхихикиванием ответил Дитрих. – Ты становишься правдивее, чем раньше. Впрочем, подумай на досуге, стоит ли отпираться. Ты ещё какое-то время просидишь в камере, может, даже поищешь, за что бы зацепить простыню или любой другой предмет, годящийся для того, чтобы привести свой смертный приговор в исполнение. Я такому исходу бы не удивился. Но надеюсь, у тебя хватит ума жить и не делать глупостей.

Он встал и, подозвав стоящего за дверью унтер-офицера, скомандовал увести меня обратно в камеру.

Улёгшись на тюфяке, я всё старалась отогнать от себя непрошеные мысли. Дитрих действовал по чётко продуманному плану, и то, что показания Сары Манджукич он дал мне прочесть лишь в последнюю очередь, наводило на мысль, что это не случайно – он всё знал давно и лишь ждал, когда я сама расскажу ему. Представляю уже, как он допрашивал моих родителей. Он наверняка довёл обоих до нервного срыва. То, что ломать человеческую душу он умеет в совершенстве, я уже убедилась. После каждого допроса я чувствовала себя опустошённой, из меня точно выкачивали все силы. Такая пытка была куда хуже физической – там ты просто стиснул зубы и молчишь, пусть даже на тебе живого места не осталось, а опытные волки действуют куда изощрённее – они стараются довести человека «до ручки», выискивая слабые места в душе и запуская туда свои острые когти. Это не человек, это вампир. Он не упускает ничего, что могло бы ускорить развязку, и я, оставаясь наедине с собой, с ужасом осознавала, что меня надолго не хватит.

Тяжёлый сон пришёл ко мне практически сразу. В последние дни я спала без сновидений, и если в первые два дня после ареста мне снился сам пожар, а потом – кладбище и траурная церемония, за которой я наблюдала, притаившись в кустах, то теперь – чёрная пелена. Я не собиралась каяться и просить пощады – это просто бессмысленно, когда за душой десятки трупов, оттого я быстро смирилась с положением, и тягостное ожидание смерти стало моей каждодневной привычкой. Возможно, потому я и отказывалась от еды вот уже два дня подряд – то ли от сильной подавленности, то ли от желания ускорить естественную кончину.

Внезапно в ночи раздался лязг замка, и в камеру вошли конвойные. Меня растолкали быстро, и не успела я опомниться, как на голову надели мешок. Я пыталась спросить, что тут происходит, и куда мы идём, но никто не ответил. Мне пришлось слушать лишь команды сопровождающих меня полицейских и смиренно идти. Неужели меня уже на виселицу ведут? Сердце тревожно забилось, ведь как ни тошно мне было жить, умирать, как оказалось, ещё тяжелей. Мало того, теперь меня просто закопают, как в скотомогильнике, и я после смерти останусь здесь.

Однако, суда ещё не было, хотя следствие наверняка будет коротким. Может, меня уже в конце этого года осудят.

Всё, что я могла разобрать, это цокот лошадиных копыт по мостовой, а затем – гудок локомотива поезда. Меня куда-то увозили, но куда, я не могла разобрать. Лишь когда спустя некоторое время с моей головы, наконец, сняли мешок, я поняла, что нахожусь просто в другой тюрьме. Камера эта была чуть теснее той, в которой я сидела в Инсбруке, а сквозь зарешеченное окошко открывались уже другие виды. «Зачем я здесь?» – думала я, присаживаясь на нары. Действительно, кому потребовалось увозить меня куда-то вдаль? По правде сказать, мне уже было всё равно, где сидеть – в Инсбруке, в Вене, или где-то вообще в другой стране, ведь от этого ровным счётом ничего бы не изменилось.

Поспать толком мне не удалось, опять то шаги, то ветер мешают заснуть. Привыкнуть к новому месту было не так просто. Я метнулась к двери и позвала конвойного. Тот с безразличным видом спросил, в чём дело. Он спал на ходу, оттого отвечал сухо.

– А когда ужин будет? – спросила я, ощутив, что ужасно голодна.

– Ужин ты уже пропустила. Жди теперь завтрака, – ответил сонный часовой.

– А где я?

– В тюрьме, – последовал ответ.

– Да знаю. Какой хоть город?

– Ну, Вена, – ответил он, глядя на меня исподлобья, и я решила больше его не беспокоить.

Тот факт, что от назойливого инспектора я на время отдохну, не мог не радовать. Потихоньку ко мне закрадывались догадки относительно столь резкого переезда – в Инсбруке всерьёз опасались за то, что я не доживу до суда – гарантий, что до меня не доберутся, нет. А здесь, в Вене, за мою безопасность можно ручаться.

Я с ногами влезла на нары и, закрыв глаза, вновь прокрутила в голове события минувших дней. Я отчётливо помнила, как с наиграно-беспечным видом Дитрих разгуливал по лесам, словно провоцируя меня на атаку. Человеческую душу он знал неплохо, и, похоже, получал удовольствие от этой игры в охоту на человека – ту самую, где охотник и дичь могут в любой момент поменяться местами. Он упустил меня тогда, когда я наблюдала за траурной церемонией, но с поражением мириться был не намерен. Его исключительному упорству можно было лишь позавидовать. И вот, когда со мной не сработал метод тарана, он теперь взялся меня по-иному допрашивать, приберегая каверзные вопросы на закуску.

О, Господи! Почему я всё время думаю именно о нём? Как ни старалась я выкинуть из головы этого изворотливого полицейского, не получалось. Он как заноза в мозгу.

И в этот момент перед глазами у меня вновь пронеслась вся жизнь, начиная с самого детства. Я будто растворилась в воспоминаниях, всё дальше и дальше уходя от серой реальности.

Глава 8. Чёрный август

В раннем детстве всё было безоблачно. Я всегда считала, что мне повезло родиться в таком красивом и тихом городе, как Инсбрук, сохранивший в себе первозданную красоту. Здесь любой, глядя на старые, точно сошедшие с картин, здания, подумает, будто время остановилось, и даже через сотню лет тут ничего не изменится.

Город был маленький, всё здесь, как на ладони. За короткое время можно было без труда добраться до окраин, откуда открывались живописные долины, густо покрытые лесами. Вдали синеют очертания гор, и ранним летним утром можно видеть курящиеся вершины австрийских Альп. Свежий воздух здесь мгновенно пьянит надышавшихся угольной пылью горожан, потому часто по выходным многие жители оставляют свои дома, стремясь провести время на природе.