Артур Конан Дойл - Тайна серебряного зеркала

– Это который толстый?

– Да, толстый. И вот он-то – человек, которого я бы предпочел не знать.

Подняв бровь, Аберкромби Смит взглянул на своего товарища.

– Ну так в чем дело? – спросил он. – Выпивка? Карты? Хамство? Ты раньше не был столь склонен к оценочным суждениям.

– Ах! Ты точно с ним не знаком, иначе бы не спрашивал. В нем есть что-то жуткое – что-то от рептилии. Мне в его присутствии всегда становится дурно. Его так и хочется записать в люди с тайными пороками – в число тех, кто ведет злодейскую жизнь. Однако он не дурак. Говорят, что он – один из лучших в своем направлении за всю историю колледжа.

– Медицина или классические языки?

– Восточные. Он в них просто демон. Чиллингуорт встретил его где-то в районе второго речного порога и сказал мне, что тот болтал с арабами так, словно родился, вырос и возмужал среди них. Он говорил по-коптски с коптами, по-еврейски с евреями, по-арабски с бедуинами, и все они были готовы целовать ему подол сюртука. В тех местах обретаются какие-то старые отшельники, которые сидят на камнях, дуясь и плюясь в прохожих. Вот только когда они увидели этого самого Беллингема, то стали ползать перед ним на брюхе, стоило ему сказать им пару слов. Чиллингуорт говорит, что никогда не видел ничего подобного. А Беллингем, похоже, принял это как должное, расхаживая среди них и наставляя их, как строгий дядюшка. Неплохо для старшекурсника колледжа, не правда ли?

– Почему ты говоришь, что с Ли нельзя познакомиться, не познакомившись с Беллингемом?

– Потому что Беллингем помолвлен с его сестрой. Такая чудесная девушка, Смит! Я хорошо знаю всю их семью. Просто омерзительно видеть эту тварь рядом с ней. Жаба и голубка, вот кого они мне всегда напоминают.

Ухмыльнувшись, Аберкромби Смит выбил пепел из своей трубки о край каминной решетки.

– Карты тебе в руки, старина, – сказал он. – Что за предвзятый зеленоглазый злодей! Тебе ведь больше нечего ему предъявить.

– Ну, я знаю ее с тех пор, как она была ростом с вот эту вот вишневую трубку, и мне не нравится смотреть, как она рискует. А она рискует. Он выглядит как животное. И нрав у него животный, полный яда. Помнишь его драку с Долговязым Нортоном?

– Нет. Вечно ты забываешь, что я новичок.

– А, это было прошлой зимой. Конечно же. Ну, ты знаешь дорогу, что идет вдоль реки. Шли по ней несколько парней с Беллингемом во главе. Шли они, шли – и тут им повстречалась шедшая навстречу старуха-торговка с рынка. Был дождь. Сам знаешь, на что становятся похожи эти поля в дождливую погоду. В общем, дорога тянулась между рекой и гигантской лужей, немногим ее ýже. Так вот, свинья эта даже не подумала посторониться и столкнула тетку в грязь вместе со всем ее товаром. Это было просто подло, и Долговязый Нортон, парень весьма добросердечный, высказал ему все, что о нем думает. В общем, слово за слово, все закончилось тем, что Нортон отходил этого типа своей тростью. Сколько шуму-то было! А уж как Беллингем смотрит при встрече на Нортона теперь! Загляденье!.. Во имя Юпитера, Смит, уже почти одиннадцать!

– А куда торопиться-то? Зажигай трубку.

– Нет. Мне нужно тренироваться. Сижу тут, сплетничаю, вместо того чтобы уже лечь спать. Я одолжу твой череп, если ты не против. Уильямс взял мой на месяц. И ушные косточки тоже возьму, если ты уверен, что они тебе не понадобятся. Большое спасибо. Не волнуйся насчет сумки, я без проблем донесу их под мышкой. Спокойной ночи, сын мой, и прислушайся к моему совету насчет твоих соседей.

Когда Хейсти вместе со своими анатомическими трофеями затопал по винтовой лестнице, Аберкромби Смит, швырнув трубку в корзину для бумаг, подвинул свое кресло поближе к лампе и погрузился в чтение внушительного тома в зеленой обложке, который украшали прекрасные цветные карты того причудливого царства, которое скрывает в себе человеческое тело и которым мы правим самым бестолковым и беспомощным образом. Пусть в Оксфорде студент и был новичком, медицина ему отнюдь не была в новинку, ведь он четыре года проработал в Глазго и Берлине, а приближавшиеся экзамены наконец должны были сделать его полноправным представителем этой профессии. Со своими решительным ртом, широким лбом и четкими, пусть и немного резкими чертами лица, он был человеком если не блестящего таланта, то упорства, терпения и силы, которые в конечном итоге могли позволить ему обставить более яркого гения. Для человека, способного постоять за себя среди шотландцев и северных немцев, мало что может стать преградой. Смит заработал себе имя в Глазго и Берлине, а теперь намеревался сделать то же самое в Оксфорде, если упорный труд и преданность своему делу могли позволить этого достичь.

Читая, он просидел около часа, и стрелки шумных дорожных часов, стоявших на столике у кровати, уже вот-вот должны были сойтись на цифре двенадцать, когда до ушей студента донесся внезапный звук – звук довольно резкий и пронзительный, подобный тому, как человек, охваченный сильной эмоцией, со свистом втягивает в себя воздух. Отложив книгу, Смит навострил уши. За стеной либо над ним никого не было, так что потревожил его явно сосед снизу – тот самый, которому Хейсти дал столь нелестную характеристику. Смит знал его лишь как дряблого бледного человека, тихого и погруженного в свои изыскания, человека, чья лампа продолжала лить свет из окна старой башни, даже когда он уже гасил свою. Данная привычка засиживаться допоздна породила между ними нечто вроде молчаливой связи. В предрассветные часы Смита утешало осознание того, что рядом есть кто-то, кто придает сну столь же малое значение. Даже сейчас Смит думал о нем с чувством добродушия. Хейсти был славным малым, но в то же время человеком твердым и резким, без развитого воображения и способности сочувствовать. Он не терпел тех, кто не соответствовал его эталону мужественности. Если кого-то нельзя было измерить аршином частных школ, то для Хейсти он становился парией. Как и многие физически сильные люди, он был склонен путать телосложение с характером, принимать физические недостатки за моральные. Так что Смит, как человек более умный, размышляя о соседе снизу, имел эти моральные установки своего друга в виду.

Больше звуков снизу не доносилось, и Смит уже готов был вернуться к работе, когда ночную тишину внезапно разорвал хриплый крик, настоящий вопль – зов человека, потрясенного сверх всяких пределов. Вскочив из кресла, Смит уронил книгу. Он был человеком не робкого десятка, однако что-то в этом внезапном неконтролируемом крике ужаса заставило кровь застыть у него в жилах. Волосы молодого человека встали дыбом. В таком месте и в такой час вопль этот породил в его мозгу сразу тысячу догадок, одну фантастичнее другой. Стоит ли ему ринуться вниз или же лучше подождать? Как типичному англичанину, ему была ненавистна сама мысль о том, чтобы устроить сцену, а соседа своего он знал слишком плохо для того, чтобы вот так вот просто вмешиваться в его дела. Какое-то мгновение Смит стоял, охваченный сомнениями; он все еще колебался, когда с лестницы донесся быстрый топот и в его комнату ворвался юный Монкхаус Ли, полуодетый и бледный как смерть.