Артур Конан Дойл - Тайна серебряного зеркала

– Да, сэр. В смысле, с головой?

– А почему нет?

– Ну, я не знаю, сэр. Его привычки в последнее время поменялись. Он уже не тот человек, каким был раньше, хотя осмелюсь заметить, что он никогда не был одним из тех джентльменов, что мне по душе, вроде мистера Хейсти или вас, сэр. Он теперь то и дело говорит сам себе всякие мерзости. Удивительно, что вам это не досаждает. Не знаю прямо, как быть, сэр.

– Не понимаю, как вас это касается, Стайлс.

– Ну, мне стало интересно, мистер Смит. Быть может, это с моей стороны нахальство, но я ничего не могу с собой поделать. Мне иногда кажется, что я своим молодым джентльменам – и мать, и отец. Я не могу стоять в стороне, когда творится что-то неладное, что может повлечь за собой последствия. Вот я и хочу знать, что это там иной раз бродит у него в комнате, когда его нет и дверь заперта снаружи.

– Эк! Вы несете какую-то чушь, Стайлс.

– Возможно, сэр, но я слышал это не раз собственными ушами.

– Вздор, Стайлс.

– Очень хорошо, сэр. Звоните в колокольчик, если я буду вам нужен.

Аберкромби Смит не обратил внимания на слова старого слуги, однако несколько дней спустя случилось небольшое происшествие, ставшее для него весьма неприятным и волей-неволей напомнившее ему о словах Стайлса.

Однажды вечером к нему зашел Беллингем; он как раз развлекал Смита интересным рассказом о скальном некрополе Бени-Хасан в Верхнем Египте, когда тот, чей слух был весьма острым, услышал отчетливый звук двери, открывшейся на площадке этажом ниже.

– Из твоей комнаты кто-то вышел – или вошел в нее, – заметил Смит.

Беллингем вскочил на ноги и какое-то время стоял, беспомощный, с выражением неверия и испуга на лице.

– Я ее точно запер. Почти уверен, что запер, – произнес он, заикаясь. – Никто не мог ее открыть.

– Ну, я вот сейчас слышу, как кто-то поднимается по лестнице, – сказал Смит.

Пулей вылетев в дверь и с грохотом захлопнув ее, Беллингем ринулся вниз. Смит услышал, как тот остановился, миновав примерно половину ступеней, и ему показалось, что он уловил звук шепота. Мгновение спустя дверь внизу закрылась, в замке щелкнул ключ, и Беллингем, чье бледное лицо успело покрыться испариной, вновь поднялся вверх и вошел в комнату.

– Все в порядке, – сказал он, падая в кресло. – Это все тот дурацкий пес. Дверь открыл. Понятия не имею, как я мог забыть ее запереть.

– Не знал, что у тебя есть пес, – отозвался Смит, с крайней задумчивостью глядя на взволнованное лицо товарища.

– Да, он у меня недавно. Нужно от него избавиться. Столько хлопот с ним.

– Полагаю, если его так сложно держать внутри. Я-то думал, что с собаками достаточно просто закрывать дверь и запирать ее не нужно.

– Не хочу, чтобы старик Стайлс его выпустил. Он довольно ценный, так что было бы неприятно его потерять.

– Я и сам немного увлекаюсь собаками, – сказал Смит, все еще бросая внимательные взгляды на товарища. – Возможно, ты позволишь мне на него взглянуть.

– Разумеется. Но боюсь, сегодня вечером это невозможно; у меня встреча. Что там у нас на часах? Ах, я опоздал уже на четверть часа. Уверен, ты меня извинишь.

Взяв свою шляпу, Беллингем поспешил прочь из комнаты. Смит услышал, как он, несмотря на назначенную встречу, вошел в свою комнату и запер дверь изнутри.

Беседа произвела на студента-медика неприятное впечатление. Беллингем солгал ему, причем солгал столь неуклюже, что складывалось впечатление: у него есть самые отчаянные причины скрывать правду. Смит знал, что у его соседа нет собаки. Также он знал и то, что донесшийся до него с лестницы звук не был поступью животного. Но раз так, то чем же он был? А тут еще и слова старика Стайлса о чьих-то шагах в комнате в отсутствие хозяина. Могла ли это быть женщина? Смит склонялся именно к такому объяснению. Если дело обстояло именно так и об этом стало бы известно руководству университета, Беллингем был бы опозорен и отчислен; это объяснило бы его тревогу и ложь. И все же представить, что старшекурсник мог жить с женщиной без того, чтобы об этом стало немедленно известно, было немыслимо. Впрочем, каким бы ни было объяснение, от всей этой ситуации несло чем-то гнусным, и Смит, возвращаясь к своим книгам, решил отныне отдалиться от своего соседа, столь же велеречивого, сколь неприятного внешне.

Впрочем, его работе в тот вечер, похоже, предначертано было все время прерываться. Едва он успел вновь к ней приступить, когда снизу донеслась твердая, тяжелая поступь человека, шагавшего через ступеньку, и в комнату ворвался Хейсти, одетый во фланелевые брюки и блейзер.

– И бровью не повел! – сказал он, плюхаясь в свое обычное кресло. – Ничем тебя не прошибешь! Полагаю, могло случиться землетрясение, которое не оставило бы от Оксфорда камня на камне, а ты все так же сидел бы среди книг, совершенно безмятежный, не обращая внимания на дожди. Впрочем, я не стану долго тебя отвлекать. Покурим немного – и я уйду.

– Ну так какие новости? – спросил Смит, набивая свою вересковую трубку.

– Ничего особенного. Уилсон заработал семьдесят для новичков против одиннадцати. Говорят, его возьмут вместо Баддикомба, ведь Баддикомб совсем сник. Раньше он играл неплохо, но теперь и мяч толком бросить не может.

– Правша, средняя скорость броска, – предположил Смит со значением, присущим речам студентов университетов, когда они говорят о спорте.

– Сгибается слишком быстро и ногой работает. Предплечьем проходит дюйма три. Хотя раньше на мокрой траве был опасен [13] Речь идет о бросках в крикете. . О, кстати, ты слышал о Долговязом Нортоне?

– А что?

– На него напали.

– Напали?

– Да, когда он возвращался с Хай-стрит, меньше чем в ста ярдах от ворот Старого.

– Но кто…

– В том-то и дело! Вернее было бы сказать «что». Нортон клянется, что это был не человек, и, видев царапины у него на шее, я склонен с ним согласиться.

– Мы что, уже до историй о чудищах докатились? – поинтересовался Аберкромби Смит, вложив в эти слова все свое научное презрение.

– Ну нет, я не имел ничего такого в виду. Я склонен думать, что если какой-нибудь циркач в последнее время терял крупную обезьяну в этих краях, то тварь – самый вероятный подозреваемый. Нортон, знаешь ли, проходит там каждый вечер в одно и то же время. И над дорогой в том месте нависает дерево – большой вяз, растущий в Дождливом саду. Нортон думает, что эта дрянь спрыгнула на него с дерева. Как бы там ни было, его едва не задушили двумя руками, которые, как он говорит, были тонкими, но крепкими как сталь. Он ничего не видел – только две кошмарные руки, сжимавшиеся и сжимавшиеся на шее. Он кричал как сумасшедший, и на его крик прибежали двое парней, но тварь удрала, перемахнув через стену, как кошка. Ему так и не удалось ее разглядеть. Нортон здорово струхнул, уж поверь. Я ему все говорю, что он теперь сам не свой.