Альберто Васкес-Фигероа - Манаус

Аркимедес не стал особенно задерживаться здесь и бесшумно скрылся в чаще, обойдя это место стороной, оставил американца наедине со своими упражнениями по метанию ножа.

Когда он пришел на ранчо, то увидел, что все вокруг пребывали в непривычно возбужденном состоянии. Какой-то ребенок умер из-за лихорадки и его мать, толстая и неповоротливая матрона, давно уже живущая на плантациях, рыдала и рвала на себе волосы, якобы оплакивая умершее дитя.

Аркимедесу это показалось смешным.

Эльвиру никогда особенно не заботила судьба ни этого ребенка, ни какого-нибудь еще из тех, кого она породила, и ей было все равно что с ними может случиться: помрут ли от лихорадки, сожрет ли ягуар или утащит голодная анаконда. Все эти крики и показные страдания были направлены на то, чтобы кто-нибудь из сочувствия к ее горю поднес стаканчик рома или чтобы разжалобить управляющего и тот, оставив ее в покое на несколько дней, не заставил переспать с четырьмя или пятью работниками.

Управляющий был в лагере, заметив приближающегося Аркимедеса, удивленно поднял брови.

– Что так рано? – спросил он.

Аркимедес снял с плеча мешок и положил его к ногам управляющего.

– Принес все свои двадцать литров.

Негр Жоао поднял мешок и с критическим выражением на лице прикинул вес.

– Похоже, что так и есть.

– Если хочешь, то можем взвесить литр за литром, и если не хватает, то принесу завтра утром.

В ответ негр небрежно пожал плечами и кивнул головой в сторону тюка, валявшегося под порогом женской хижины:

– Лучше будет если взамен недостающего «хебе» похоронишь пацана. Отнеси его куда-нибудь подальше, а то на запах набежит зверье всякое полакомиться мертвечиной и перебаламутит все ранчо.

Аркимедес, не говоря ни слова, пошел к сараю, вытащил оттуда лопату и, проходя мимо, легко подхватил с земли труп маленького существа, более похожий на скелет. И хоть лет ему было пять или шесть, но весил он совсем ничего.

Он ушёл в лес, отошел метров на двести и выкопал неглубокую яму. Земля была мягкая, влажная и пахла гнильем.

Положил на дно труп ребенка, присыпал сверху землей и пошел обратно, неся лопату на плече. Любой из тех ребятишек, что бегали по ранчо, мог оказаться его ребенком и однажды может так случиться, что он похоронит его таким же образом, но думать об этом не хотелось. Приятней было представлять себе, как в один прекрасный день он все-таки выйдет из этих джунглей.

Когда он вышел из леса, Эльвира накинулась на него с кулаками.

– Где ты оставил моего сыночка? – кричала она, надрываясь.

– Я похоронил его… Там, в глубине леса, направо от дороги.

– Врешь! Ты бросил его. Оставил на съедение собакам и ягуарам.

«Северянин» старался сохранять спокойствие и не обращать внимания на беснующуюся женщину.

– Я его похоронил. Поверь мне.

Но женщина не слушала и, пребывая в истерике, показной и фальшивой, как он полагал, кинулась на него, чтобы расцарапать лицо.

– Нет! Ты, свинья! Ты не похоронил его!

Аркимедес оттолкнул ее и тыльной стороной лопаты ударил по ребрам. Удар показался ему несильным, но звучным, и Эльвира, отскочив в строну, побежала прочь, завывая от боли, что на этот раз выглядело более правдоподобно. Не обращая внимания на крики и ругательства, «Северянин» пошел к ранчо, где спали работники. Забрался в гамак, а немного времени спустя увидел, как внутрь вошел «Гринго» и с ним еще четверо или пятеро пеонов.

Все они были взволнованы и что-то громко обсуждали. Рыжий американец, однако, хранил угрюмое молчание, и Аркимедес попытался взглядом найти то место, где в рукаве у него был спрятан нож, но ничего не заметил – если «Гринго» и носил его там, то ловко скрывал это.

Остальные же продолжали горячо спорить о чем-то, спор этот становился все яростней, а слова звучали все громче и громче, пока не в силах сдерживать любопытство более, Аркимедес не спросил:

– А можно узнать, какого черта происходит?

Все замолчали и посмотрели на него так, словно он только что свалился с Луны.

– Ты что и в самом деле ничего не заешь? – спросил его один из рабочих. – Хозяин прибывает завтра. Он сейчас в районе порогов. Охранники видели его пироги.

Аркимедес невольно содрогнулся.

– Сам Сьерра? – воскликнул он. – Сьерра – «Аргентинец»?

Работник утвердительно кивнул.

– Собственно персоной. Сам Сьерра, «Аргентинец», хозяин и господин над всеми нами, прибудет завтра и пусть сам дьявол поможет нам.

– И зачем он едет?

– А ни за чем хорошим… Сьерра и шага не сделает, если на это не будет какой-нибудь причины. И если он выбрался из Манауса и провел в пути двадцать дней, то у него имеются на то весьма веские причины.

«Северянин» повернулся к Говарду, тот только что расположился в своем гамаке.

– Слушай, «Гринго», будет лучше, если ты на несколько дней уйдешь в лес. Ходят слухи, что он не испытывает к тебе особенной симпатии. Может он едет по твою душу.

– Так или иначе, все равно придется сдохнуть, – мрачно прокомментировал «Гринго», даже не повернув головы. – Какая разница от чего: от лихорадки или от рук этого сукина сына? Чем быстрей – тем лучше.

– Если Сьерра захочет расправиться с тобой, – многозначительно заметил один из пеонов, – то особенно спешить не будет. Я своими глазами видел, как он убивал людей десятью разными способами. Например, он может швырнуть тебя к муравьям на съедение.

– Или отдать пираньям, – добавил другой.

– Или накормить тобой анаконду.

– Премного благодарен, – спокойно отвечал рыжий. – Вы очень любезны, но кое в чем я совершенно уверен: я не собираюсь бежать впереди этого «Аргентинца». Если он приедет сюда, то я здесь, жду его…

Как и предупреждали охранники с порогов, флотилия пирог, принадлежащих Сьерре, причалила к пристани ранчо на следующий день.

Среди сопровождающих «Аргентинца» была его любовница Клаудия, та, из-за которой Говард и попал на каучуковые плантации, а также семь телохранителей и около восьмидесяти индейцев-рабов, чей вид, очень отличающийся от облика индейцев, обитавших в округе, удивил всех сборщиков каучука – были они светлокожие и говорили на языке, который даже индейцы, работающие на ранчо, понимали с большим трудом.

Кармело Сьерра, худой, нервный, с тонкими, несерьезными усиками и напомаженными, прилизанными волосами под белым, без единого пятнышка, сомбреро, выпрыгнул на берег первым. Он терпеливо принял объятия и поздравления с прибытием от управляющего Жоао и остальных членов банды, что были оставлены им здесь следить за порядком и рабочими.

Все серингейрос в этот день получили специальный приказ не выходить на работу в лес, должны были оставаться на ранчо, чтобы хозяин имел возможность лично проинспектировать их, и сейчас стояли, выстроившись в ряд напротив самой большой из хижин, почти у самой воды.