Мередит Маран - Зачем мы пишем. Известные писатели о своей профессии

Отец думал, что я сошел с ума: парню двадцать семь лет, а ему за не самую сложную работу на свете буквально под ноги швыряют огромные деньги. Он советовал мне послужить в банке еще лет десять, а потом уже становиться писателем. Но я знал людей с Уолл-стрит, многие были старше меня – как раз на эти десять лет , – и я ни разу не видел, чтобы кто-то ушел по своей воле. Деньги заманивают в ловушку. Что-то внутри умирает. Трудно сохранить в себе качество, присущее юности и заставляющее бросить высокооплачиваемую работу, чтобы начать писать книгу. За десять лет из вас выжимают все соки.

Я рискнул (может быть, это было глупостью), но я никогда не жалел о своем поступке. И надо сказать, я ничего не потерял. Я довольно быстро написал книгу, которая разошлась миллионным тиражом. С тех пор моя жизнь была не то что не тяжелой – она стала счастливой.

Нет простого объяснения тому, почему я пишу. Отношение к этому все время меняется. Меня ничего не гложет изнутри, не ощущаю я никакой пустоты, которую надо постоянно заполнять. Ничего такого. Просто как только начал заниматься литературным трудом, уже не мог представить, как можно хотеть зарабатывать чем-то другим. Я быстро понял, что работа над книгой – единственная возможность не замечать времени. Сегодня мое утверждение уже не столь справедливо, но такие чудные моменты еще встречаются, и я ими очень дорожу.

Не могу сказать, что мой внутренний мир претерпевал какие-то глубокие превращения, – все перемены, скорее, связаны с внешними обстоятельствами, влияющими на образ жизни. Потрясающе, как мало потребностей у меня было в двадцать три года и как много сейчас. Это касается и обязательств. Просто невероятно, но мне пришлось в корне изменить отношение ко времени, и только благодаря этому у меня вообще есть хоть какая-то жизнь.

Когда я писал первую книгу, я работал ночью: с одиннадцати вечера до семи утра. И был счастлив, просыпаясь в два часа дня. Мне и сегодня хотелось бы существовать по своим внутренним часам: садиться за компьютер вечером, около девяти, и заканчивать часа в четыре утра, но… У меня жена, дети и нескончаемые обязанности. И это во благо. Мне нравится выполнять домашние дела. Я с удовольствием забочусь о своих близких. Готовлю им завтрак. Отвожу детей в школу. За это счастье можно заплатить переменой рабочего времени. Такова цена, если твои потребности не соответствуют семейному распорядку. В принципе мне даже лучше работается в нынешнем состоянии, когда что-то подгоняет, когда есть какие-то психологические границы.

Меня, конечно, тревожит, что сегодня сам акт писательства ассоциируется скорее с работой, чем с удовольствием. Раньше было сплошное упоение. Сейчас это какая-то смесь.

Причины, по которым я пишу, со временем меняются. Я уже говорил, как было раньше: возможность не замечать бега времени. Сейчас иначе, поскольку появилось представление о тех, кому нужны твои книги, этакое ощущение своего читателя. Возникает чувство, будто я вступил в игру с целым миром. Я не в состоянии определить траекторию полета, я даже не знаю, кому посылаю свой мяч, но по крайней мере я могу рассчитать силу удара.

Подобное ощущение власти – палка о двух концах. Хорошо, когда есть нечто заставляющее тебя отрезветь и вспомнить о своем месте. Я до сих пор не до конца понял, нужно ли во время работы над книгой думать о своей роли демиурга. Полезно ли это для самого творческого акта? Скорее, нет. И все-таки… любому автору трудно избавиться от мыслей, как его книги воздействуют на умы и души. То, что я пишу сию минуту, когда-нибудь прочтут люди… Знаете, это возбуждает.

Кстати, к вопросу о причинах. Весьма многое меняют деньги. Когда я только начинал и очень старался – мне практически ничего не платили. А сегодня даже наихудшая вещь – любая чушь, которую я сделаю, – приносит мне огромный доход. Разве это не причина писать? Раньше у меня ее не было. Кто-то звонит и просит написать триста слов. Утром на скорую руку я набросаю текст, и мне заплатят в сто раз больше, чем я получал за работу, на которую тратил недели.

Успех; собственная читательская аудитория; постоянные издатели; заказчики, готовые всегда платить, – с появлением всего этого в твоей жизни мотивы работы быстро меняются.

И еще одно. Критический порог критерия – он становится выше. Что может сегодня заинтересовать меня настолько, чтобы я сел писать об этом книгу? В юности все было интересно. Не помню ни одной темы, на которую было бы жаль тратить время и силы. Сейчас я подхожу к этому очень избирательно. Становлюсь все более и более разборчивым. Или привередливым? Но я отказываюсь от многого. Во-первых, могу себе это позволить. Во-вторых, с возрастом катастрофически сужается круг неизведанного.

У меня есть две физиологические особенности, которые могут показаться немного странными. Когда я работаю, у меня потеют ладони, так что клавиатура становится совершенно мокрой. И еще я хихикаю – об этом мне сообщила жена.

Так я выяснил, что, пока пишу, нервно посмеиваюсь, а иногда сам с собой говорю. Однажды, когда я вносил поправки в сценарий, Табита сидела в соседней комнате. Она сказала, что я разыграл сценку, говоря за всех персонажей.

В те благословенные времена, когда я писал ночью, я испытывал чувство полного погружения в текст. День для того не создан, поэтому я отключаю телефоны, опускаю шторы, надеваю наушники и ставлю в плей-лист один и тот же список из двадцати песен, которые звучат все время, но я их не слушаю. Все эти манипуляции нужны для того, чтобы не дать внешнему миру проникнуть в мою берлогу. Поэтому я не слышу себя, когда пишу, смеюсь и разговариваю вслух. Я даже не знаю, что шумлю. Но при этом чувствую физическое воздействие любой мелочи вокруг себя. Окружающая тебя атмосфера перестает быть лишь фоном.

Во время работы над книгой я обычно впадаю в крайне возбужденное состояние. Нарушается сон. Мне постоянно снится мой текст. Становится сильнее сексуальное влечение, поэтому увеличивается потребность в физических упражнениях; кстати, катарсис, который я испытываю от них, тоже возрастает. В разгаре работы над книгой – занимаюсь ли йогой, брожу ли по холмам, тренируюсь ли в спортзале – я всегда держу при себе чистый блокнот и ручку. Выполняя очередную йоговскую позу, я умудряюсь сделать восемьдесят коротких записей. Это сводит с ума моего инструктора.

Даже если я пытаюсь выбросить все из головы, я так или иначе думаю о сюжете. Конечно, подобная ажиатация воздействует на психическое состояние. Поэтому я не могу регулярно писать. Почитайте биографии романистов вроде Джона Апдайка, рано встающих каждое утро и пишущих по шестьсот слов. Это не про меня. Меня бы это убило.