Джаред Коэн - Новый цифровой мир

Более того, для некоторых экстремистов виртуальная дискриминация даже предпочтительнее нынешней тактики. Об этом нам рассказывал бывший лидер неонацистов, а теперь активист движения против пропаганды ненависти Кристиан Пиччолини. «Экстремистским группам и фанатикам-одиночкам запугивать своих жертв через интернет гораздо проще, поскольку он обеспечивает анонимность, устраняет человеческий аспект их взаимодействия и обеспечивает некоторую отстраненность, – объясняет он. – Наличие интернета в качестве буфера позволяет экстремисту оскорблять жертвы, не боясь наказания и осуждения со стороны знакомых. В обществе расистская риторика справедливо несет на себе некоторое социальное табу, но в виртуальном мире можно высказаться, не раскрывая связи между словами и тем, кто их произносит». Пиччолини считает, что в ближайшие годы число случаев виртуальной агрессии со стороны экстремистов значительно вырастет, поскольку «в случае онлайн-запугивания агрессор меньше боится последствий, а это значит, что такие случаи будут происходить все чаще и становиться все серьезнее».

В обществах, где есть почва для конфликта между различными его группами, традиционно используется практика ограничения одной из них в физических или юридических правах. Мы убеждены, что виртуальные ограничения станут еще одним ее элементом (причем без ущерба для первых двух). Однако из истории мы знаем, что, когда условия для кого-то становятся невыносимыми, вспыхивает открытый конфликт.

Конфликты в обществе всегда сопровождаются дезинформацией и пропагандой. Свой знаменитый отчет о Галльской войне (58–50 гг. до н. э.) Юлий Цезарь щедро снабдил яркими описаниями порочных варварских племен, с которыми ему пришлось сражаться. Решить, кто «хороший», а кто «плохой», очень важно и очень трудно, учитывая противоположные версии событий. В новую цифровую эпоху эта задача еще более усложнится. Отношение к конфликту будет определяться исходом информационных войн между противоборствующими сторонами: у них есть доступ к электронным платформам, инструментам и устройствам, которые позволяют им убедительно изложить свой вариант истории и донести его до местной и международной аудитории.

Это можно было наблюдать в ходе конфликта между Израилем и группировкой «Хамас», начавшегося в ноябре 2012 года, когда террористическая организация развязала информационную войну, наводнив виртуальный мир шокирующими фотографиями убитых женщин и детей. «Хамас», опору которого составляют униженные и деморализованные люди, смогла использовать в своих интересах многочисленные случаи гибели мирных жителей в секторе Газа. А Израиль сосредоточился на поддержании морального духа нации и устранении двусмысленности вокруг своих действий, используя для этого Twitter-аккаунт @IDFSpokesperson с такими твитами: «Видео: израильский пилот ждет, чтобы район покинули мирные жители, прежде чем нанести удар по цели youtube.com/watch?v=G6a112wRmBs… #Gaza». Однако реальность информационных войн такова, что симпатии широкой аудитории, особенно плохо осведомленной ее части, привлекает та сторона, которой удается ярко освещать смерть и использовать это в пропагандистских целях. Тактика «Хамас» не нова, но растущая популярность таких платформ, как YouTube, Facebook и Twitter, позволяет организации охватить все более широкую западную аудиторию, которая каждым своим ретвитом, «лайком» и «плюс-один» повышает ее шансы в этой информационной войне.

Участники конфликта постараются парализовать виртуальные пропагандистские возможности противника в самом начале противостояния. Даже после его окончания не всегда понятно, где «черное», а где «белое», что уж говорить о начале! Вот почему равенство пропагандистских возможностей будет сильно влиять на отношение к конфликту мирного гражданского населения, руководителей стран, военных и СМИ. Более того, сама возможность кому угодно создать свою версию событий и поделиться ею с миром способна девальвировать любые утверждения, ведь такое количество противоречащих друг другу сообщений просто невозможно проверить. Во время войны следующим по важности и сложности фактором после доступа к технологиям становится управление данными (сбор, индексация, ранжирование и проверка информации, поступающей из зоны конфликта).

Современные коммуникационные технологии позволяют и жертвам, и агрессорам оспаривать слова оппонента более убедительно, чем когда-либо в истории средств массовой информации. В случае с властями страны от качества пропаганды может зависеть исход конфликта: от сохранения действующего режима до иностранного военного вмешательства. А мирным жителям города, окруженного правительственными войсками, удачное любительское видео с привязкой к спутниковой карте поможет опровергнуть утверждения властей и если уж не доказать их лживость, то хотя бы породить сомнения в их правдивости. Хотя в ситуации, аналогичной вспышке насилия в Кот-д’Ивуар в 2011 году (в ходе спора о результатах выборов), когда обе стороны имеют примерно равные пропагандистские возможности, бывает очень трудно разобраться в том, что происходит на самом деле. А если ни один из противников не контролирует свою армию пропагандистов полностью (когда сочувствующие движению пользователи, независимо от его руководства, производят собственный контент), ситуация становится еще более запутанной.

В эпоху информационных войн непростые вопросы, которые задают себе все наблюдатели: с кем говорить для того, чтобы разобраться в конфликте, какую из сторон поддерживать и как это лучше делать, – становятся еще сложнее. (Особенно это касается случаев, когда не так много иностранцев владеют местным языком или отсутствуют действующие альянсы вроде НАТО или Сообщества развития юга Африки.) Важная информация, необходимая для принятия этих решений, оказывается погребенной под огромным объемом субъективных и противоречивых материалов, поступающих из зоны конфликта. Страны редко вводят войска, если нет полного понимания, что происходит, и даже в этом случае часто колеблются, опасаясь непредвиденных последствий в реальном мире и испытующего ока видеокамер круглосуточных новостных телеканалов [42].

Информационные войны вокруг иностранного конфликта могут влиять на внутреннюю политику и других государств. Предположим, что большинство американцев под впечатлением эмоциональных видеосюжетов одной из сторон конфликта считают, что военное вмешательство для его разрешения с моральной точки зрения оправдано; однако, судя по разведданным, имеющимся в распоряжении правительства США, эти кадры не отражают реального положения вещей. Как в такой ситуации следует поступать властям? Они не могут ни обнародовать секретные материалы, чтобы оправдать свою позицию, ни начать действовать в соответствии с мнением общества. Если обе стороны конфликта представляют одинаково убедительную информацию, наблюдателям остается только ждать. А именно это и может быть нужно одному из участников противостояния.