Жаклин Уилсон - Трейси Бикер – суперзвезда!

Но потом ко мне пришла мисс Симпкинс:

– А, Трейси, Кэм сказала, что ты здесь. У тебя получается великолепный Скрудж – такой страшный! Соберись, детка, до начала осталось пятнадцать минут. Сбегай в туалет и приходи за кулисы вместе со всеми.

Вдруг мне стало страшно-страшно, и я перестала быть Скруджем.

Я даже чувствовала себя не Трейси Бикер, а крошечной и дрожащей мышкой. Мой голос перешел в писк. Пришлось собраться с духом, чтобы не повиснуть на руке у мисс Симпкинс как какой-нибудь малыш из детского сада. Мне хотелось, чтобы пришла Кэм, но она гримировала ребят в Комнате 1. Я должна была присоединиться к Жюстине Чтоб-Ей-Пусто-Было-Литтлвуд, Питеру и всем остальным. Предполагалось, что за кулисами они будут сидеть по-турецки и перешептываться. Но не тут-то было – они сновали повсюду: хихикали, болтали, паясничали в своих костюмах. Красный бархатный занавес был плотно задернут, но Жюстина подбежала к нему, чтобы посмотреть в зал:

– Я вижу его! Там мой папа! Он сидит в самом первом ряду! Эй, папа, папа, я здесь!

Затем все дети бросились к щелке в занавесе и, высунув головы, стали смотреть в зал.

Все, кроме меня. Я держалась позади. Думала про все эти стулья, ряд за рядом, до самого последнего, думала про маму. Хотела, чтобы она сидела там, впереди, но не рядом с папой Жюстины. Я так хотела, чтобы она была там… Казалось, если бы у меня были лазерные глаза, они пробуравили бы толстую ткань темно-красного занавеса.

Вон там сидит она, примостившись на краешке кресла, улыбаясь, помахивая мне рукой, с поблескивающим розовым сердечком на шее…

Нужно было взглянуть в зал хоть одним глазком. Просто удостовериться. Я отпихнула локтями Жюстину Литтлвуд и прильнула глазом к щелке в занавесе. Зал был переполнен, почти все места были заняты. Я увидела всех родителей и ерзающих младших братишек и сестренок.

Увидела Дженни с Майком. Увидела Илень. Она сняла оленьи рога, но кокетливо прикрепила к уху веточку омелы (кому захочется поцеловать Илень?) [6].

Видела, как, закончив работу гримера и придав каждому образ соответствующего персонажа, вдоль первого ряда пробирается к своему месту Кэм. Видела ужасного папу Жюстины с золотым медальоном и в узком кожаном жилете. Я видела всех… кроме моей мамы.

Я окинула глазами каждый ряд. Ее нигде не было. Не было впереди. Не было в центре. Не было сзади. Может быть, она попала в пробку? Может, именно в эту минуту она выскакивает из лимузина и бежит, рискуя упасть и стуча высокими каблуками, по подъездной дороге к школе, и вот она… Нет, еще нет. А теперь в любую секунду… Я смотрела, смотрела и смотрела. Затем почувствовала чью-то руку на своем плече.

– Займи свое место на сцене, Трейси. Мы скоро начинаем, – тихо сказала мисс Симпкинс.

– Но моя мама еще не пришла! Неужели мы не можем подождать еще пять минут? Не хочу, чтобы она пропустила начало.

– Подождем еще минуту. Иди и займи свое место в конторском кресле. Я пойду соберу певцов рождественских гимнов. Затем нам придется начать, моя детка.

– Не могу. Только не без мамы.

– Придется, Трейси. Шоу должно продолжаться, – сказала мисс Симпкинс.

Мне было не до шоу. Не было никакого смысла играть Скруджа, если мама не сможет меня увидеть. Мне сдавило грудь. Стало по-настоящему больно. Может быть, у меня сердце разрывается?

– Даже если бы от этого зависела моя жизнь, я бы все равно не смогла играть.

– А как насчет того, чтобы спасти мою жизнь? А Кэм? А маленький Питер? А все ребята, которые подписали его петицию? Ты не можешь их подвести, Трейси.

Я знала, что она права. Чтобы избавиться от комка в горле, я стала часто-часто-часто глотать. Я часто-часто-часто заморгала, чтобы убрать влагу из глаз. Я глубоко-глубоко-глубоко вдохнула.

– Фи! – сказала я. – Чепуха!

В знак одобрения мисс Симпкинс подняла оба больших пальца и убежала строить певцов рождественских гимнов.

Я села в свое кресло и сгорбилась. Они запели «Однажды в городе царя Давида». А я про себя запела свою грустную версию:

Затем занавес со свистом раскрылся, тусклый свет прожектора направили на кресло, в котором в своей конторе при свете свечи, нахохлившись и бросая вокруг сердитые взгляды, сидела я.

Меня раздражали веселые мелодии рождественских гимнов.

Охая и ахая, мамы и папы певцов смотрели на них, шепча: «Какие молодцы!»

Моей мамы там не было. Она не удосужилась прийти, несмотря на то, что я купила ей подарки. Ей было на меня наплевать. Ну и мне на нее наплевать. Мне на всех наплевать. Я протопала на край сцены и погрозила кулаком исполнителям гимнов, когда все они закричали «Счастливого Рождества!».

– Фи! – сказала я. – Чепуха! Убирайтесь вон отсюда!

Я почувствовала, что действительно превратилась в Скруджа. Мой племянник пришел пожелать мне счастливого Рождества, а я отправила его несолоно хлебавши. Я не хотела веселиться вместе с ним. Я припугнула своего глупого чиновника Боба Крэтчита, а затем решила перекусить.

Я медленно обгладывала куриную ножку, как занудливый, педантичный старик, и, когда один из малышей, исполнявший роль собаки, подполз ко мне на четвереньках и схватил косточку, я погрозила ему кулаком. Я услышала смех в зале. Он зарычал на меня, а я зарычала в ответ.

Кто-то прошептал:

– Вот дает эта Трейси Бикер!

Потом я легла спать, и на сцене, гремя цепью, с забинтованной головой появилась Жюстина Враг-Навеки-Литтлвуд в образе Призрака Марли. На ее длинной цепи болтались ключи, замки и копилки.

Не успела она раскрыть рот, как ее странный папаша начал громко аплодировать, и Жюстина Бездарь-Дилетант-Литтлвуд совсем забыла, что она Призрак Марли.

Она повернулась и принялась возбужденно махать своему папе, прямо как пятилетка, принимавшая участие в своей первой рождественской пьесе.

Я громко вздохнула, чтобы напомнить Жюстине, зачем она вышла на сцену: напугать меня и предостеречь. Жюстина неохотно прошаркала в мою сторону, продолжая оглядываться на своего папу. Она не видела, куда идет, и это должно было плохо кончиться. Жюстина споткнулась о собственную цепь и упала лицом вниз. Она лежала на сцене как полная идиотка. Лицо ее сморщилось. Она изо всех сил старалась не расплакаться. В груди у меня заныло. Я знала, что она чувствует, опростоволосившись перед папой. Я протянула к ней дрожащую руку: