Рейф Ларсен - Невероятное путешествие мистера Спивета

– Могу я тебе помочь? – повторил он.

Я уже давно понял, что когда долго чего-то ждешь, оно рисуется куда страшнее, чем на самом деле. Я не спал ночами в ожидании похода к зубному или экзамена – а в действительности получал лишь приглушенное жужжание бормашины доктора Дженкса и скучающее выражение на лице мистера Эдвардса, пока я рисовал ему свои сложные схемы западной экспансии.

«И чего только я так себя накручивал?» – спрашивал я, однако наступал срок следующего экзамена, и я все так же ворочался в постели без сна, накручивая себя еще больше.

Все время бесконечного путешествия на восток, запертый, как в чистилище, в черных тисках пространственно-временного туннеля, проигрывая собственный сценарий Судного дня, я вновь и вновь представлял себе, что именно скажу, как подчеркну свою осведомленность небрежным упоминанием гликолиза или противоречий, связанных с метрической системой. У меня было заготовлено столько объяснений касательно ускоренного умственного развития, задержки роста, путешествий во времени или чудодейственного влияния кукурузных хлопьев – и ни одно не пошло в ход.

– Здравствуйте, я Т. В. Спивет. Я добрался, – только и сказал я и приготовился к тому, что мир сейчас рухнет.

Мистер Джибсен склонил голову набок, бросил взгляд на Лорел за стойкой и снова посмотрел на меня. Взялся большим и указательным пальцем за кольцо в ухе и принялся нервно его крутить.

– Наверное, это… – Тут его взор упал мне на грудь, и мистер Джибсен остановился. – Ты ранен?

Я кивнул, чувствуя, что вот-вот разревусь.

Он осмотрел меня с головы до ног. В жизни меня еще так пристально не разглядывали. Отец тоже смотрел на меня оценивающе, но всегда исподволь.

– Это с тобой мы говорили по телефону в прошлую пятницу?

Я кивнул.

– Т. В. Спивет? – проговорил он, словно бы примеряя новое пальто. А потом закрыл лицо руками, защемив нос между ладонями, шумно выдохнул и опустил руки.

– Это ты нарисовал жука-бомбардира? – очень медленно спросил он.

– Да.

– Ты нарисовал схему социальных взаимодействий шмелей? Триптих о канализации? Схему кровеносной системы меченосца? Ты это все нарисовал?

Кивать мне не потребовалось.

– Боже праведный, – проговорил мистер Джибсен и отошел, снова теребя серьгу. Я уж думал, он отправится к диораме и начнет бешено нажимать все кнопки подряд, но через несколько секунд он вернулся обратно.

– Боже праведный, – повторил он. – Сколько тебе?

– Тринадцать, – сказал я, потом добавил. – На самом деле двенадцать.

– Двенадцать?! Да это ж…

Он оборвал фразу на пришепетывающем «ж» и покачал головой.

– Мистер Джибсен, не хочу показаться невежливым, но я не очень хорошо себя чувствую. Нельзя ли, чтобы кто-нибудь меня осмотрел, а потом мы сможем обсудить завтрашний вечер.

– Ха! Смеешься ты что ли? Да ни… ой! – Он снова не договорил. – Ну конечно же, давай о тебе позаботимся.

Мистер Джибсен скользнул к стойке Лорел и скоро вернулся, глядя на меня как-то странно.

– Сейчас кто-нибудь придет, – сообщил он, все так же не сводя с меня глаз.

– Спасибо, – поблагодарил я. – Мне скоро станет лучше. И мы сможем обсудить…

Тут меня пронзила острая, стреляющая боль, начавшаяся в груди и обхватившая голову, точно обручем. Я в жизни такой боли не чувствовал, даже когда Лейтон попал дротиком мне в голову или когда мы с ним налетели в санках на дерево и я сломал руку, а он обошелся без единой царапины, хотя ударился о ствол первым. Более не заботясь о мире мистера Джибсена и о соблюдении приличий, я застонал.

Джибсен, похоже, не заметил.

– Т. В.! – произнес он. – Двенадцать лет! И где ты научился так рисовать?

Но я не ответил на этот вопрос, потому что потерял сознание.

Когда я пришел в себя, меня осматривал какой-то врач, а сам я был в кислородной маске и она очень сильно пахла пластиком. Меня везли на каталке к машине скорой помощи, которую подогнали к самому входу. Когда я увидел ожидающую машину с мигалкой и открытыми нараспашку задними дверьми, то прямо-таки возгордился, что хоть как-то, на свой лад, но нарушил ровный поток жизни этого города.

Дождь шел сильнее, чем прежде. Мистер Джибсен держал над носилками мой огромный зонт, очень мило с его стороны. Он влез в скорую помощь следом за мной и пожал мне руку.

– Не бойся, Т. В. Я вызвал для тебя специального смитсоновского врача, так что нам не придется возиться со всякими бюрократическими формальностями и долго ждать в очереди. Мы о тебе позаботимся.

Пока мы ехали по городу, мне к руке подключили капельницу. Я смотрел, как пакет с раствором покачивается и трясется наверху. Хотя жидкость была совершенно прозрачной, но я знал: там растворена целая масса всяких вкусненьких питательных веществ, так что я их ем через отверстие в руке. Клево! {157}

В больнице меня осмотрел доктор Фернальд, специальный смитсоновский врач. Он велел двум ассистентам зашить мою рану. Когда я рассказал им, что со мной произошло в Чикаго, они все зацокали языками и закачали головами. Впрочем, часть истории – как я ткнул Джосайю Мерримора ножом, а он упал в воду и, скорее всего, утонул – я из рассказа выпустил. Некоторые вещи лучше оставлять за пределами карты.

Пока доктора делали свое дело, мистер Джибсен расхаживал по коридору, о чем-то разговаривая по мобильнику. В своем сумеречном состоянии я почему-то вообразил, что он имел долгую и малоприятную беседу с доктором Клэр обо мне и моей привычке оставлять в карманах «чириос». Я знал: она очень скоро приедет в больницу и заберет меня обратно в Монтану. Я постарался подготовить себя к этому. Что ж, в конце концов, я все же добрался досюда, а для двенадцатилетки это неблизкий путь.

После того как врачи провели серию каких-то тестов, чтобы убедиться, что у меня нет никаких глобальных внутренних повреждений (они так и сказали: «глобальные внутренние повреждения»), мне вкололи прививку от столбняка и два разных типа антибиотиков. И наконец, уже около полуночи, мы с Джибсеном уехали из больницы. Я гадал, вдруг он сразу отвезет меня в аэропорт.

– Я тебя отвезу в Каретный сарай, – сказал он и похлопал меня по коленке. – Теперь тебе ничего не грозит.

– Спасибо, – поблагодарил я, хотя понятия не имел, о чем это он.

Едва коснувшись головой подушки, я заснул так крепко, как в жизни еще не спал. Я первую ночь за все это время спал лежа и в неподвижности.

Когда я проснулся на следующее утро, грудь тупо болела. Я сощурился, почти всерьез думая, что окажусь у себя в спальне в Монтане – пробужусь от самого причудливого и детального сна в жизни – но по стенам не стояли блокноты, привычных очертаний картографических принадлежностей тоже видно не было. Я лежал в незнакомой комнате – очень чистой, очень узорчатой и очень дубовой. Повсюду стояли стулья. Все стены были увешаны картинами; одна, самая большая, изображала какое-то сражение на реке. По-моему, где-то в гуще сражения стоял Джордж Вашингтон, но тогда меня совершенно не волновало, он ли это и вообще происходило ли сражение на самом деле. Чувствовал я себя препаршиво. {158}