Жаклин Уилсон - Девчонки и любовь

Я строю им глазки и расплываюсь в широкой улыбке. Они в ужасе отшатываются, как будто я бешеная собака, которая собирается их покусать. Я перестаю улыбаться и съеживаюсь на сиденье. Все без толку. Я не Магда.

Господи, как же меня все достало! У меня никогда, никогда не будет настоящего парня. Никто во всем мире никогда не западет на меня.

Впрочем, здесь я оказываюсь не права. Придя домой, я обнаруживаю, что на столе меня ждет письмо.

Дорогая Элли,

Привет! Это я, Дэн. Прости за корявый почерк. Я пишу в машине по дороге домой, а всякая мелюзга толкает меня локтями, и это при том, что мама гонит по трассе как маньяк со скоростью 90 миль в час, а когда кто-то из мелких просится пи-пи, она тормозит у обочины так резко, что мы все чуть не вылетаем сквозь лобовое стекло.

Согласен, не слишком романтичное начало для любовного письма. Думаю, мне надо исправиться. И написать романтическую повесть о светловолосой деве, которая томилась в башне и которую спас красавец-рыцарь. Настоящую валлийскую историю из жизни валлийского замка. Прямо как в «Мабиногионе»! Это сборник средневековых повестей, помнишь, я тебе рассказывал. Он состоит из Белой и Красной книг. Ладно, пускай я пишу не книгу, а всего лишь письмо, ты не светловолосая дева, а брюнетка, а я так и вовсе не красавец. Можешь напомнить мне об этом еще раз. Знаю, ты считаешь меня сумасшедшим ботаником. А кроме того, что я ботаник, я еще и болтун. Ну да, я слегка чокнутый. Просто я без ума от тебя. Жаль, что мы живем так далеко друг от друга. Приглашаю тебя в гости в любое время. Если, конечно, тебя не пугает оказаться в компании моих младших братьев и сестер. Или ты могла бы пригласить меня к себе! Толстый намек!

С любовью,

Дэн

P.S. Я и вправду ужасно рад, что с тобой познакомился.

Ну, что я говорила? Он просто псих. Вот если бы он был постарше. И покрасивее. И не такой чокнутый.

– От кого письмо? – спрашивает Анна.

Она помешивает на плите суп и осторожно пробует его на вкус.

– Подсыпь-ка еще перца, Цыпа. Только, смотри, аккуратно.

Цыпа обожает готовить. Он даже помогает делать яйца бенедикт [10], в честь которых его назвали. Да-да, на самом деле его зовут Бенедикт. Довольно снобское имя, но так захотела Анна. Впрочем, никто его сроду так не называл. Сначала он был для всех просто малышом Беном, а два года назад превратился в Цыпу. Или Цыпленка. Иногда жареного. Иногда пареного. И неизменно скверного.

– Да так, Дэн накарябал всякую чушь, – говорю я, засовывая письмо в карман.

– Я знала, что он на тебя запал! – хитро улыбается Анна.

– О господи, Анна, не говори ерунды, ему всего двенадцать.

– А что, лично мне этот Дэн понравился. Он что, твой парень?

В это время Цыпа энергично трясет перечницей над кастрюлей с супом, что-то тихо бормоча себе под нос.

Анна бросается к нему и хватает за запястье:

– Хватит, Цыпа! Я же сказала – одну щепотку!

– Щепотка, щепотка, щепотка, – хихикает Цыпа, делая вид, что щиплет ее за руку.

– Ах ты скверный мальчишка, – шутливо восклицает Анна, переворачивает Цыпу вверх тормашками и щекочет его оголившийся живот.

– Пойду делать уроки, – говорю я.

Я люблю сидеть на кухне, но мне не особо нравится наблюдать за тем, как дурачатся Цыпа с Анной. При виде их счастливых лиц я испытываю странное ощущение. Что-то вроде ревности. И дело вовсе не в том, что я сама хочу поиграть с Цыпой – боже упаси! И уж конечно я не мечтаю о том, чтобы Анна переворачивала меня вверх тормашками и щекотала. Если она хотя бы попытается меня приподнять, то сама же грохнется на пол. Я уже вешу больше ее, хоть она и намного выше.

Анна никогда не лезла ко мне со щекоткой, шумной возней и прочим сюсюканьем. Я для этого уже слишком взрослая, а она слишком молодая. У них с отцом большая разница в возрасте. По большому счету, он ей в отцы годится. Он преподает живопись, а Анна была студенткой у него в колледже. Отец у нее ничего не вел, потому что она училась на текстильном отделении. Раньше она работала на полставки дизайнером-консультантом, но потом ее фирма обанкротилась, и с тех пор она так и не нашла подходящей работы. Отец продолжает преподавать в своем колледже. У студентов учебный год еще не начался, но он все равно с утра ушел на какое-то собрание.

– Элли, могу я попросить тебя об одном одолжении? – говорит Анна. – Не знаю, во сколько сегодня вернется твой отец. Он же совершенно непредсказуемый. А у меня вечером первое занятие на курсах итальянского. Ты не могла бы уложить Цыпу? Пожалуйста, очень тебя прошу.

– Но я же сказала – у меня куча домашней работы, – хнычу я. Но не долго. Потом меняю тактику и обращаю внимание Анны на то, что всем другим девочкам, между прочим, платят, если они сидят с малышами.

– Наглёж! Я не малыш! – вопит Цыпа. – А почему говорят «сидеть с малышами»? С ними надо бегать! Разве нет?

– Помолчи Цыпа, иначе я сейчас попрыгаю. Причем на тебе, – говорю я.

В итоге я, конечно, соглашаюсь помочь. Хотя и весьма неохотно. Никак не возьму в толк, зачем Анне вдруг понадобилось по вечерам изучать итальянский. Как будто мы собираемся ринуться в Рим или пофланировать по Флоренции. Вместо этого мы, как всегда, завалимся в валлийскую глухомань.

После ужина Анна купает Цыпу и переодевает его в пижаму. Все, что мне остается сделать, – это проследить, чтобы он пописал на ночь и улегся в кровать. Как бы не так.

Как только Анна уходит, Цыпа начинает скакать по комнате как мартышка, а когда я хватаю его, он принимается орать, визжать и брыкаться. Когда отец наконец возвращается с работы, Цыпа стремглав несется в прихожую с дикими воплями.

– Эй, ты почему до сих пор не спишь, мистер цыпленок табака? – спрашивает отец и смотрит на меня с укором. – Ты не должна была разрешать ему беситься перед сном, Элли, теперь он вообще не уснет.

Как будто это я виновата. Вот вам и вся благодарность. Тем более обидно, что с отцом Цыпа ведет себя совершенно иначе. Он сворачивается калачиком у него на коленях, и отец читает ему книжку с историями про Медвежонка. Цыпа ангельски улыбается и тычет пальчиком в картинки.

На самом деле это моя книга с историями про Медвежонка. Только я не помню, чтобы отец мне ее когда-нибудь читал. Или, по крайней мере, укачивал меня сонную у себя на коленях.

– Что с тобой, Элли? – вдруг спрашивает отец. – Ты что, дуешься?

– Нет, я не дуюсь. Просто сижу здесь. Надеюсь, это не преступление?