Жаклин Уилсон - Девчонки и мода

Магда заказывает себе пиццу. Надин тоже.

– Может, мне подойти чуть позже, когда ты выберешь, – мнется у столика официантка.

– Нет-нет, принесите ей тоже пиццу, пожалуйста, с начинкой ассорти – ананасами, пепперони и всем-всем-всем, – говорит Магда.

– Я это есть не буду, – заявляю я.

– Не глупи, Элли, начни уже нормально питаться и перестань действовать нам на нервы.

– Смотри, как ты похудела, – говорит Надин, оттягивая пояс моей юбки. Скоро совсем растаешь. Давай, съешь пиццу с нами за компанию.

– Отстань, Надин. Я сказала нет – значит, нет. Я буду моцареллу с салатом из помидоров и минеральную воду, – говорю я, хотя до этого пробовала моцареллу всего раз в жизни, и тогда мне показалось, будто я подержала во рту кусок мыла.

Моцареллу я оставляю на тарелке. Съедаю только помидоры с крошечными листочками базилика, выпиваю минералку с газом и пускаю слюнки, глядя, как Магда и Надин расправляются с пиццей. Мне так хочется есть, что я даже выуживаю из стакана ломтик лимона и потихоньку обсасываю его.

– Фу, перестань, – мычит Магда с набитым ртом.

– Ты точно чокнутая, Элли, – качает головой Надин, щедро откусывая от чесночной булочки.

– Хватит ко мне придираться, слышите?

– Мы за тебя переживаем.

– Ты помешалась на своей дурацкой диете.

– Послушайте, со мной все в полном порядке. Просто я сейчас не голодна. Не обращайте внимания.

И все-таки мне немного обидно. Я из кожи вон лезла, чтобы поддержать Надин, помочь Магде. Ну почему они хоть раз не могут для разнообразия поддержать меня?

Мне до того обидно, что кишки в животе сами собой завязываются узлом, и у меня по-настоящему пропадает аппетит. Я откладываю нож и вилку и терпеливо жду, когда Магда с Надин доедят свою пиццу. Они и не думают торопиться. Все болтают и болтают с набитыми ртами. А я не могу отвести глаз от их лоснящихся губ и раздутых щек.

– Элли, а ну перестань, – требует Надин.

– Что? Я ничего не сделала.

– Ты смотришь на меня, будто на удава, который живьем заглотил кролика.

– Ладно, хватит уже. Давайте дарить подарки.

– Только после еды.

– Но вы же почти закончили.

– Хочу десерт! – заявляет Магда. – Я буду мороженое, а ты, Надин?

Пытка продолжается. Я обожаю мороженое. Может, они специально это делают, чтобы меня помучить? Официантка приносит три вазочки клубничного мороженого.

– Спасибо, мне не нужно. Оставьте только две, – торопливо говорю я ей, стараясь не вдыхать клубничный запах.

– Это я попросила принести три порции, – говорит Магда. – Не привередничай, поешь с нами за компанию, Элли. А то при виде твоей унылой физиономии у нас все удовольствие от еды пропадает.

– Ну раз вам так противно на меня смотреть – что ж, пойду погуляю, – говорю я и поднимаюсь из-за стола.

– Да сядь ты, толстушка-пампушка, – говорит Магда.

– Не обижайся, Элеонор-помидор, – добавляет Надин.

– Неудивительно, что с такими подругами у меня развились комплексы по поводу собственной внешности, – ворчу я.

Я усаживаюсь обратно за стол и кладу в рот всего одну ложечку клубничного мороженого.

Такое впечатление, что в моей голове взорвался клубничный фейерверк. Вслед за первой я отправляю в рот вторую ложечку, потом третью и в считаные секунды съедаю все без остатка. Это просто объеденье. Я все еще чувствую необыкновенный вкус мороженого на кончике языка. Но сердце бешено колотится. Сколько там калорий? Четыреста? Пятьсот? А вместе с шоколадным соусом и взбитыми сливками?

– Да расслабься ты уже наконец, – говорит Магда. – Вот, держи мой рождественский подарок. Открой прямо сейчас.

Она протягивает мне плоский розовый сверток, перевязанный фиолетовой лентой. Внутри что-то мягкое. Я разворачиваю и вижу футболку с изображением знаменитой статуи Венеры Милосской, поедающей шоколадные конфеты. Поскольку у нее нет рук, конфетками ее кормят маленькие крылатые ангелочки. А над головой облачко с надписью: «Я самая красивая женщина планеты, и у меня 48-й размер – так что ни в чем себе не отказывай, детка!»

Я хохочу и крепко обнимаю Магду.

– А это тебе от меня, Элли, – говорит Надин.

Ее подарок завернут в черную бумагу и перетянут серебристой ленточкой. Совсем малюсенький сверток. Внутри лежит крошечный серебряный амулетик в виде слоника на тонком бархатном шнурке.

– Какой красивый! – вздыхаю я и обнимаю Надин тоже. – Вы самые лучшие в мире подруги. Боже, вы сделали мне такие роскошные подарки, а я снова в своем репертуаре – решила всех удивить самодельными штуковинами.

– Без твоих самодельных штуковин, Элли, Рождество не Рождество! – смеется Магда. – Давай сюда мой подарок!

– И мой! – пищит Надин.

Я с замиранием сердца протягиваю подругам свои поделки, и они им действительно нравятся. Магда нежно целует своего котика, а Надин играет с лемуром, возя его по всему столу.

Магда и Надин тоже обмениваются подарками: одна получает шикарную помаду от «Шанель», а другая – блестящие черные колготки марки «Вулфорд». Как раз то, что надо!

На прощание мы крепко обнимаемся, и как никогда раньше я жалею, что мне придется провести наступающее Рождество в далеком и унылом загородном домишке.

Все следующее утро мы грузимся в машину. Кроме чемоданов с теплой одеждой у нас куча коробок и корзин с едой и питьем, а ещ е — отдельная коробка с подарками. Я заглядываю в нее одним глазком и пытаюсь угадать, что из этого предназначается мне. Вроде бы какие-то книги, хотя есть еще небольшой мягкий сверток и сверток побольше, в котором что-то бренчит.

– Эй, Элли, не суй свой нос куда не надо, – говорит отец. – Ты прямо как Цыпа, – смеется он и целует меня в щеку.

Он так рад, что мы наконец уезжаем. С одной стороны, меня бесит его привязанность к этому дому, но с другой – это так трогательно. В машине отец всю дорогу заставляет нас распевать старые рождественские песни вроде «Я видел, как мама целует Санту», «Бубенцы, бубенцы весело звенят…» и «Я Рудольф, красноносый олень», а потом мы проходимся по всем рождественским хитам семидесятых и восьмидесятых. Цыпа каждые пять минут спрашивает, скоро ли мы приедем, а когда мы наконец добираемся до места, он уже крепко спит и не просыпается, даже когда Анна достает его из машины и несет на руках по дорожке до самой двери.

На улице, как всегда, идет дождь и завывает холодный ветер. Дом выглядит точно таким, каким мы его оставили. И даже хуже. Отец ключом открывает дверь, и нас обдает знакомым запахом грязной сырой половой тряпки. Отец вдыхает поглубже, и на лице его расплывается довольная улыбка.