Жаклин Уилсон - Девчонки и мода

Легко ей так говорить. Едва я кладу в рот первый кусочек, как уже не могу остановиться. Все просто объеденье: сочная индейка в золотистой корочке с начинкой из каштанов и клюквенным соусом, жареные свиные колбаски, рулетики с беконом, печеный картофель, зеленая фасоль, бобы, пастернак. Я ем, ем и ем, и все так вкусно, что невозможно оторваться. Я отрезаю кусочек за кусочком, нанизываю на вилку и отправляю в рот – и так до последней крошки. Я даже провожу пальцем по тарелке, чтобы собрать остатки соуса.

– Ты бы еще тарелку облизала, – смеется отец. – Приятно видеть, что к тебе вернулся аппетит.

Но я на этом не останавливаюсь. Поскольку сладкий пирог весь съели еще на вчерашней вечеринке, я угощаюсь рождественским пудингом, потом беру мандаринку и в довершение пиршества выпиваю чашечку кофе с тремя шоколадными конфетами вприкуску.

– Кхе-кхе, – откашливается Цыпа, раскусивший во рту конфету с начинкой из вишневого ликера.

– О боже, сплюнь немедленно, – говорит ему Анна.

Но Цыпа с победным видом проглатывает конфету:

– Я что, теперь пьяный? Вот это да! И буду нести всякую чушь, как делал папа вчера вечером?

– Ты и так несешь всякую чушь с утра до ночи, – вздыхает Анна. – Тебе для этого напиваться не обязательно. И не смей больше брать эти конфеты.

– Так нечестно. Почему Элли можно, а мне нет?

– Потому что Элли почти взрослая.

Я бы этого с такой уверенностью не утверждала. То ли от половины бокала шампанского в начале обеда, то ли от трех конфет с ликером, но меня порядком развезло. Желудок ноет от обжорства. Я незаметно ощупываю живот. Он просто огромный, как будто я внезапно оказалась сразу на шестом месяце беременности.

Я в полном смятении. Что же я натворила? Зачем было так объедаться? Несколько лишних килограммов разом – и долгие недели диеты насмарку.

С этим надо срочно что-то делать, пока еще не поздно.

– Пойду глотну свежего воздуха, – говорю я, поднимаясь из-за стола.

– Погоди немного, вот помоем посуду и все вместе сходим прогуляться, – пытается остановить меня отец.

– Нет-нет, мне что-то нехорошо. Голова кружится. Выйду подышать на минутку. Посуду можете оставить – помогу помыть, когда вернусь.

С этими словами я вылетаю за дверь, даже не удосужившись натянуть пальто.

– Что с тобой, Элли? – кричит мне вдогонку отец.

– Просто она пьяная! – заявляет Цыпа. – Вот это да – Элли пьяная!

Когда ледяной воздух обжигает мне лицо, я понимаю, что и впрямь захмелела. Холмы двоятся перед глазами, деревья колышутся, а уличный сортир расплывается в темноте. Меня мутит. И это хорошо, значит, не придется слишком стараться.

В уборной я делаю глубокий вдох. Зловонный запах бьет в нос, и я чувствую острый позыв к рвоте. Заправляю за уши волосы и засовываю два пальца в рот.

Меня выворачивает наизнанку. Я стою согнувшись пополам над смрадной ямой, плотно зажмурив глаза, из которых фонтаном брызжут слезы. Вдруг слышу чей-то сдержанный вскрик. Открываю глаза и вижу в дверях Анну.

– Уйди, Анна… оставь меня, – хриплю я.

Когда я, пошатываясь, выхожу из уборной, она ждет снаружи.

– Какого черта ты с собой делаешь? – набрасывается она на меня.

Мое сердце чуть не выпрыгивает из груди. Я держусь рукой за шею. Горло нещадно саднит. Я вся дрожу.

– Меня снова вырвало, только и всего. И не смотри на меня так. Я здесь ни при чем. Просто переела за обедом. Шоколадные конфеты явно были лишними.

– Не ври мне, Элли. Я следила за тобой. И видела, что ты сделала.

– Ты что, шпионила за мной в туалете? Совсем рехнулась?

– Я беспокоюсь за тебя. Я позволяла тебе пускать пыль мне в глаза последние несколько недель, но теперь пришло время во всем разобраться. Нам нужно немедленно обсудить все это с твоим отцом.

– Что, прямо сейчас? Господи, Анна, сегодня же Рождество!

– Вот именно. И это был рождественский обед. Я потратила все утро, чтобы приготовить его на этой допотопной плите, и, несмотря ни на что, мне это удалось и все получилось вкусно. Я так радовалась, что ты с аппетитом поела, мы так славно сидели, а потом ты взяла и все испортила.

– Я не виновата, что меня стошнило.

– Все ты врешь! Я видела, как ты засовываешь пальцы в рот!

– Ладно, ладно, не кипятись. Меня затошнило, и я немного себе помогла…

– У тебя же булимия, Элли! Вчера ты проделывала ровно то же самое. Я знала это, но позволила себя обмануть. Скажи, почему ты это делаешь? В голове не укладывается, зачем так с собой поступать!

– Думаешь, мне это нравится? Ничего подобного! Только что мне делать, если я такая слабовольная и обжираюсь без меры? Надо же мне как-то избавляться от излишков, пока я от них еще больше не потолстела?

– Но ты и так не толстая!

– Еще как толстая!

– Ничего подобного! Ты не толстая!

– Эй, чего вы так раскричались? – окликает нас отец, стоя в дверях кухни. – Что у вас там случилось? Идите в дом, иначе обе простудитесь. Да что с вами такое? Что происходит?

Мы идем в дом, и Анна ему все выкладывает. Я прошу ее отложить разговор на потом. Отец пытается разобраться, в чем дело, но Анна настаивает, чтобы он выслушал ее до конца. Она все ему про меня докладывает, причем изрядно сгущая краски. Нет у меня никакой булимии. Просто мне пришлось пару-тройку раз вызвать у себя рвоту. Подумаешь, делов-то. И анорексии у меня никакой нет. Хотя Анна утверждает обратное.

– Нет у Элли никакой такой худышечной болезни, – подает голос Цыпа. – Она же никакая не худая, а толстая.

– Вот видишь! – кричу я и заливаюсь слезами.

Анна говорит, что Цыпа вовсе не хотел сказать, что я толстая. А Цыпа орет, что как раз это и хотел сказать. Анна велит Цыпе заткнуться. А Цыпа ноет, что так нечестно, и тоже заливается слезами. Отец говорит, что все это просто нелепо, что на дворе Рождество, что он купил новый телевизор, который никто не смотрит, и что зря Анна подняла весь этот переполох. А Анна говорит, что переживает за меня и что отцу не мешало бы повнимательнее относиться к собственной дочери, потому что у нее самой уже нет сил одной за всеми следить. Под конец она тоже заливается слезами. Отец разводит руками и говорит, что мы делаем из мухи слона, потому что у Элли, на его взгляд, нет абсолютно никаких признаков анорексии, равно как и булимии, что она нисколько не толстая, что поводов для беспокойства нет и что пора бы уже всем перестать ссориться и начать справлять Рождество.

Мы честно пытаемся.

Слава богу, что у нас есть телевизор. По нему как раз начинается хороший фильм, так что мы все кое-как утираем слезы, втягиваем сопли и поудобнее устраиваемся на диване перед экраном. Какое-то время нам вновь удается изображать счастливое семейство – но тут наступает пора вечернего чаепития.