Сара Элфгрен - Круг

– Нет, я ждала снаружи. И сама не знаю, зачем вошла внутрь.

Линнея откидывается на спинку стула и скрещивает руки на груди.

– Ладно, – наконец говорит она. – Удержаться было трудно, я понимаю. Но если еще раз поймаю тебя на том, что ты за мной шпионишь, убью.

Ванесса кивает. Она больше никогда не вляпается в такую историю.

Некоторое время девочки рассматривают друг друга. Окна за спиной Линнеи запотели. Ванесса вертит на пальце серебряное кольцо. Линнея ничего не говорит, только пристально смотрит на кольцо. Интересно, понимает ли она?

– Я и Вилле помолвлены, – говорит Ванесса.

– Поздравляю. Здорово, – бурчит Линнея и отворачивается.

Ванесса начинает злиться.

– Почему ты спишь с Юнте? – спрашивает она.

– Что?

– Серьезно, зачем? Он старый. А ты такая офигенно красивая.

– Спасибо, – говорит Линнея.

Она широко улыбается, и Ванесса тоже не может не улыбнуться.

– Ты ведь понимаешь, что я имею в виду, – говорит Ванесса.

– С Юнте все непросто. Или наоборот, слишком просто.

Линнея наклоняется через стол, Ванесса следует ее примеру.

– Мне было одиннадцать, когда я впервые напилась, – говорит Линнея. – Юнте продавал самогон. Мне было тринадцать, когда я начала курить травку. Ее мне продал Юнте. Потом я попробовала и кое-что другое. Это мне тоже продавал Юнте.

Ванесса слышала много сплетен о Линнее, но ее удивляет, что Линнея так откровенно рассказывает о себе.

– Я потом завязала. Но Элиас… Он не мог бросить. Я взяла с Вилле и Юнте обещание ничего ему не продавать… Потом узнала, что они нарушили это обещание как раз перед тем, как… Элиас погиб.

– Я знаю, – тихо говорит Ванесса.

Она никогда не забудет тот вечер.

«Слыхали про пасторского сына? Небось решил, что под кайфом легче копыта отбросить».

– В тот первый вечер, когда мы все собрались в парке… – говорит Линнея. – Я была у Юнте, пришла к нему, чтобы на него наорать. А получилось иначе.

Линнея трясет головой. Голос не слушается ее. Глаза блестят, но она сдерживается изо всех сил. Ни за что не выдаст своей слабости. Ванесса знает, каково это – держать себя в руках. Кому интересно иметь дело с плаксивой девчонкой?

– Мне было так одиноко, когда Элиас умер, – тихо говорит Линнея. Она смаргивает слезы. – Я такая дура…

– Вовсе нет.

– Ты ничего обо мне не знаешь, – жестко говорит Линнея. – И о Вилле ты тоже ничего не знаешь. Он звонит мне иногда и хочет, чтобы я к нему вернулась. Мне жаль, что я тогда тебе соврала. Я не хотела тебя расстраивать, но теперь, когда я увидела это дурацкое кольцо… Вилле нельзя доверять.

Ванесса молчит и не знает, что сказать. Ее подозрения подтвердились, но она ничего не чувствует, внутри образовалась пустота.

– Он мне не нужен, – говорит Линнея, на этот раз мягче. – Но я хочу, чтоб ты знала. Если по правде, я не думаю, что я ему нужна. Но он хочет знать, есть ли у него шанс. Это просто вопрос самолюбия.

– Может, так было раньше, а теперь все изменилось. Он меня любит, – отвечает Ванесса.

– Ты заслуживаешь лучшего, – говорит Линнея.

– Ты тоже.

Они смотрят друг на друга, и Ванесса думает, что по идее ей сейчас должно быть плохо. Рассказ Линнеи разрушил ее жизнь. Но вместо этого Ванесса чувствует странное облегчение. И как всегда, когда дело касается Линнеи, не имеет ни малейшего представления, почему все происходит именно так, а не иначе.

Анна-Карин сосредоточенно смотрит в тетрадь с теоремой Пифагора. В другом конце гостиной сидит дедушка и листает газету. Время от времени оба они косятся в сторону кухни. Оттуда доносится звон, лязганье и стук.

– Что она делает? – спрашивает дедушка, отрываясь от газеты.

– Она хотела прокипятить столовые приборы, – отвечает Анна-Карин. – Чтобы сделать их более гигиеничными.

Дедушка аккуратно складывает газету и кладет на маленький столик рядом с креслом.

– Я знаю, надо радоваться, что у нее вдруг появилось столько энергии, – говорит дедушка.

Анна-Карин притворяется, что целиком поглощена мыслями о катетах и гипотенузе.

– Но это так странно, – продолжает дедушка. – Раньше у нее было так мало сил. А теперь – прямо не остановишь.

Он вздыхает и снимает с себя очки для чтения.

– Жаловаться, конечно, грех, – говорит он. – Это все равно, что зимой жаловаться на холод, сырость и темноту. А летом – на жару.

«Теперь ее не остановишь». Остановить не трудно. Стоит только Анне-Карин заполучить Яри, и она прекратит свои эксперименты. Она решила это окончательно и бесповоротно, когда директор рассказала им о Совете.

Но мама выглядит такой бодрой и здоровой. В ее движениях появилась сила. Она смеется, улыбается, она энергична. Насколько приятнее быть такой, чем врастать на целый день в диван, куря сигарету за сигаретой! Сама Анна-Карин теперь ни за что снова не станет тем человеком, каким была всего несколько месяцев назад.

– А мама была такой раньше, до того, как папа исчез? – спрашивает Анна-Карин.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что, может быть, теперь она снова стала такой, как была раньше, до того, как папа… все испортил?

Дедушка поднимается со своего кресла, он двигается медленно и тяжело. Он идет к дивану, на котором полулежит Анна-Карин. Она подгибает под себя ноги, чтобы дедушке хватило места.

– Порой я забываю, что ты не можешь помнить, как все было раньше, – говорит он, похлопывая Анну-Карин по коленкам и внимательно глядя на нее. – Нет, я никогда не видел Мию такой. Даже когда в ее жизни был Стаффан.

Секунду Анна-Карин колеблется: не заставить ли дедушку рассказать ей про папу. Это было бы просто, не сложнее, чем заставить Иду рассказать правду о ее речи в память Элиаса. Но Анна-Карин не может даже спокойно думать об этом. Она никогда, никогда не смогла бы так поступить с дедушкой.

– Я даже не помню, как папа выглядел, – говорит она.

Она, конечно, видела его фотографии. Некоторые из них она разглядывала так часто и подолгу, что уже, кажется, помнит моменты, когда они были сняты, хотя прекрасно знает, что просто придумала себе это. Ее память ограничена тем, что изображено на фотографиях. Анна-Карин не может представить себе папину мимику, жесты. Услышать его голос.

– Я не понимаю, как он мог взять и оставить нас, – говорит Анна-Карин.

Дедушка открывает рот, чтобы ответить, но вдруг мама в кухне начинает что-то напевать.

Анна-Карин и дедушка смотрят друг на друга.

Мама как будто слышит их разговор и хочет убедить их, что все хорошо, просто прекрасно. Она произносит каждое слово песни отчетливо, как пели раньше, и поет радостным, высоким и удивительно молодым голосом.

Но вдруг в кухне становится тихо. Ни звуков песни. Ни дребезжания посуды.