Астрид Линдгрен - Приключения Эмиля из Лённеберги

– Прыгай, Лина, – крикнул Альфред, – прыгай скорее!

Но Лина только тряслась от страха и стонала.

– Сейчас я тебе помогу! – сказал Эмиль, всегда готовый оказать услугу. Он тихонько ткнул её указательным пальцем в спину, и Лина с диким криком упала с крыши.

Раздалось «оп», но это вылетел не зуб, а гвоздь из балки.

Лина лежала, зарывшись в сено. Больной зуб, обвязанный суровой ниткой, был цел и невредим, а на другом конце нитки болтался здоровенный гвоздь.

И в довершение всего она ещё разозлилась на Эмиля:

– Придумывать всякие дурацкие шалости – это пожалуйста, а как вырвать больной зуб, не знаешь!

Да, Лина разозлилась, и это было хорошо, потому что она с досады побежала прямо к кузнецу Сме-Пелле. Он схватил свои огромные щипцы – оп! – и вмиг вытащил зуб.

Но не думай, что Эмиль в это время сидел сложа руки. Альфред улёгся под грушей поспать часок-другой, так что на его общество рассчитывать не приходилось. Поэтому Эмиль пошёл к сестрёнке Иде, чтобы с ней поиграть до возвращения мамы и папы с гостями.

– Давай играть в доктора, – предложил Эмиль. – Ты больной ребёнок, а я буду тебя лечить.

Сестрёнка Ида была в восторге. Она быстро разделась и легла в постель, а Эмиль смотрел ей горло, слушал сердце и выстукивал её, точь-в-точь как заправский доктор.

– Чем я больна? – спросила Ида.

Эмиль задумался. И вдруг решил.

– У тебя тиф, – заявил он. – Очень опасная болезнь.

Но тут он вспомнил, что ему говорила Крёсе-Майя: во время тифа лицо у больного становится синим. И так как Эмиль всё делал основательно, он стал торопливо оглядывать комнату – нет ли чего-нибудь, что придало бы лицу Иды нужный цвет. Взгляд его тут же упал на конторку, где стояла чернильница с чернилами – мама ими пользовалась, чтобы писать письма и записывать в тетрадку все проказы Эмиля. Рядом лежал черновик приглашения на чашку кофе, которое мама разослала соседям. Эмиль прочёл его и восхитился мамой – как она хорошо умеет писать письма, не то что Адриан! Выжал из себя только два слова: «Убил медведя».

Этот черновик был уже не нужен, поэтому Эмиль его скомкал, скатал из него шарик и окунул в чернила, а когда шарик хорошенько пропитался, вытащил его и понёс к Иде.

– Ну вот, сейчас сделаем так, чтобы сразу видно было, что у тебя тиф, – сказал Эмиль, и Ида радостно засмеялась. – Закрой глаза, а то в них попадут чернила! – скомандовал Эмиль и принялся усердно красить лицо Иды в синий цвет.

Но из осторожности он всё же не подводил шарик близко к глазам, так что вокруг глаз получились большие белые круги, и эти белые круги на синем лице придавали Иде такой страшный вид, что Эмиль даже сам испугался: она была на редкость похожа на привидение, которое Эмиль видел на картинке в какой-то книжке у пастора.

– Крёсе-Майя права, тиф и в самом деле ужасная болезнь! – решил Эмиль.

А тем временем Крёсе-Майя шла на хутор Катхульт. У ворот она встретила Лину, которая возвращалась от кузнеца Сме-Пелле.

– Ну, как дела? – с интересом спросила Крёсе-Майя. – Зуб всё ещё болит?

– Не знаю, – ответила Лина.

– Не знаешь? Как не знаешь? – изумилась Крёсе-Майя.

– Откуда мне знать? Я ведь выбросила его в кузне на помойку. Но надеюсь, что болит, – пусть помучается, гад!

Лина была в прекрасном настроении, и её щёки уже не напоминали воздушные шары. Она направилась к груше, чтобы показать Альфреду дырку от зуба, а Крёсе-Майя пошла на кухню готовить кофе. Из комнаты до неё доносились голоса детей, и она решила пойти поздороваться со своей любимицей Идой.

Но когда Крёсе-Майя увидела, что сестрёнка Ида лежит в постели, вся посиневшая, с белыми кругами вокруг глаз, она на миг лишилась дара речи, а потом спросила прерывающимся от волнения голосом:

– Боже мой, что случилось?!

– Тиф, – ответил Эмиль и захихикал.

В эту минуту во дворе послышался шум – приехали папа с мамой и их гости во главе с самим пастором. Все тут же двинулись к дому, потому что успели уже проголодаться и хотели поскорее сесть за стол. Но на крыльце стояла Крёсе-Майя и кричала не своим голосом:

– Уезжайте! Скорее уезжайте! В доме тиф!

Испуганные гости в растерянности остановились, только одна мама Эмиля не потеряла голову:

– Да что ты болтаешь? У кого это здесь тиф?

Тут из-за спины Крёсе-Майи выглянула сестрёнка Ида в ночной рубашке, вся посиневшая, со странными белыми кругами вокруг глаз.

– У меня, у меня тиф! – крикнула она и радостно засмеялась.

Все расхохотались, все, кроме папы Эмиля. Он только спросил каким-то особенным голосом:

– Где Эмиль?

Но Эмиль куда-то исчез. И всё время, пока гости пили кофе, он не появлялся.

Когда гости встали из-за стола, пастор пошёл на кухню, чтобы утешить Крёсе-Майю, которая сидела как в воду опущенная из-за того, что тиф оказался не настоящим тифом. А когда все ободряющие слова были сказаны, он обратил внимание на ту связку писем, которую Ида в своё время вынула из бархатной шкатулки и бросила на пол. Теперь она валялась на буфете.

Пастор взял её в руки и вытащил письмо Адриана из Америки.

– Не может быть! – воскликнул он. – Прямо глазам своим не верю! У вас оказалась как раз та марка, которую я так давно ищу! Очень редкая марка. Она стоит не меньше сорока крон.

Дело в том, что пастор собирал марки. И хорошо в них разбирался.

Папа Эмиля ахнул, когда услышал, что такой крошечный кусочек бумаги стоит сорок крон. Он даже с некоторой досадой покачал головой.

– За сорок крон можно купить полкоровы, – сказал папа Эмиля, с упрёком глядя на пастора.

Тут уж Эмиль не смог смолчать – он приоткрыл головой крышку сундука, в котором спрятался, и спросил:

– Папа, если ты купишь полкоровы, какую часть ты выберешь – переднюю, чтобы она мычала, или заднюю, чтобы била хвостом?

– Иди в сарай, Эмиль! – строго сказал папа.

И Эмиль пошёл. А пастор, уходя, взял марку и оставил четыре десятикроновые бумажки. На другой день Эмиль поскакал на хутор Бакхорву, вернул все письма и передал деньги от пастора. А хозяева в благодарность подарили ему фонарик – как раз такой, о каком он давно мечтал.

Вообще-то папу Эмиля было в данном случае даже немного жалко. Его сынишка сделал на последнем торге столько блестящих дел, а сам он приобрёл на нём всего лишь одну свинью. И представь себе, его и тут преследовала неудача: свинья опоросилась ночью, когда никто этого не ожидал; у неё было одиннадцать поросят, но десять из них она съела – это иногда случается. Одиннадцатого постигла бы та же участь, если бы его не спас Эмиль, которого разбудил визг, доносившийся из свинарника. Он тут же кинулся туда и увидел страшную картину. Единственного ещё живого поросёночка он вырвал буквально в последнюю минуту из пасти его матери. Да, что и говорить, это была не свинья, а настоящее чудовище, недаром она после этого заболела и не прожила и трёх дней. Бедный папа Эмиля! От всех его сделок на торге у него остался теперь один-единственный крохотный поросёночек, да и тот полуживой. Надо ли удивляться, что папа был мрачно настроен!