Астрид Линдгрен - Приключения Эмиля из Лённеберги

– Я так рада, так рада! – говорила она. – Вот жаль только, что вопросы будут задавать. Я никогда не знаю, что отвечать.

Дело в том, что Лина была не слишком большим знатоком Библии. Пастор, человек добрый, старался задавать ей самые лёгкие вопросы. Он долго и подробно рассказывал в своей проповеди об Адаме и Еве, которые жили в райском саду и были первыми людьми на земле, и ему казалось, что все поняли его рассказ, в том числе и Лина. Была как раз её очередь отвечать, и он ласково спросил её:

– Ну, Лина, скажи нам, кто были наши прародители?

– Гор и Фрея, – ответила Лина, не задумываясь.

Мама Эмиля покраснела от стыда за глупый ответ Лины, ведь Гор и Фрея были старые боги, в которых в Смоланде верили ещё во времена язычества, больше двух тысяч лет назад, когда никто ещё ничего не слыхал про Библию.

Но пастор повёл себя очень терпимо и продолжал с Линой говорить как ни в чём не бывало.

– Понимаешь, Лина, ты тоже настоящее чудо творения, – объяснял пастор, а потом спросил Лину, осознала ли она, как это удивительно, что Бог её создал.

Сперва Лина было согласилась, а потом подумала и сказала:

– Да какое я, собственно, чудо? Во мне нет ничего чудесного. Разве что вот эти завитушки возле ушей…

Тут мама Эмиля снова залилась краской. Ей казалось, что, когда Лина говорит такие глупости, весь хутор опозорен. И она почувствовала себя ещё более несчастной, когда из угла, где сидел Эмиль, послышался звонкий смех. Разве можно смеяться во время проповеди! Бедная мама Эмиля! Она сидела, сгорая от стыда, и успокоилась лишь тогда, когда опрос наконец кончился и можно было подавать угощение.

Мама Эмиля приготовила ровно столько блюд, сколько обычно готовила, когда звала гостей, хотя папа Эмиля и пытался её остановить.

– Здесь главное – разговоры о Библии, а ты лезешь со своими мясными тефтелями и творожными пышками.

– Всему своё время, – твёрдо возразила мама Эмиля. – И разговорам о Библии, и пышкам.

И вот настало время творожных пышек. Их ели и похваливали все, кто пришёл на хутор слушать проповедь. Эмиль тоже съел целую гору пышек, макая их в варенье, а как только он с ними справился, мама его попросила:

– Эмиль, будь добр, запри кур в курятник.

Весь день куры свободно ходили по двору, но вечером их надо было запирать от лисы, которая в темноте прокрадывалась на хутор.

Сумерки уже сгустились, шёл дождь, но Эмиль подумал, что приятно глотнуть свежего воздуха после этой духоты, чада, пышек и нескончаемых разговоров. Оказалось, что почти все куры уже сидят на насесте, только хромая Лотта и ещё несколько её взбалмошных подруг бродят, несмотря на непогоду, по двору. Но Эмиль их тут же загнал в курятник и закрыл дверь на защёлку – пусть теперь приходит лиса, если ей охота. Напротив курятника был хлев, и Эмиль, раз уж он здесь оказался, заглянул на минутку к Свинушку и пообещал принести ему на ужин остатки угощения.

– У гостей глаза завидущие, и на тарелках всегда много чего остаётся, – объяснил Эмиль, и Свинушок весело захрюкал. – Попозже я к тебе ещё забегу, – сказал Эмиль и хлев тоже запер на защёлку.

За хлевом находилось «отхожее место». Так в давние времена именовали то, что теперь все зовут туалетом. Это название тебе наверняка покажется смешным, но слышал бы ты, как называл эту дощатую постройку Альфред! Впрочем, меньше всего я хочу учить тебя грубостям… К слову сказать, как раз на хуторе Катхульт это место именовалось весьма деликатно – «домик Триссе». Триссе было имя плотника, который и поставил этот маленький домик по заказу прадеда Эмиля.

Итак, Эмиль запер на защёлку дверь курятника, потом, тоже на защёлку, хлев и по рассеянности, а может быть, от избытка усердия задвинул задвижку на двери домика Триссе. Конечно, сделал он это механически, не думая, хотя вполне мог бы сообразить, что, раз задвижка на двери домика Триссе отодвинута, значит, внутри кто-то есть. Но, повторяю, тогда Эмилю это в голову не пришло, и он вприпрыжку побежал по двору, распевая во всё горло:

– Вот я запер-запер-запер всё, что только можно запереть!..

А в домике Триссе как раз в это время находился папа Эмиля. Он услышал пение сына и тут же толкнул дверь. Но дверь не отворилась. Тогда папа Эмиля очень громко крикнул:

– Эмиль!

Однако Эмиль его крика не расслышал – во-первых, он успел уже далеко ускакать, а во-вторых, сам орал во всё горло:

– Вот я запер-запер-запер всё, что только можно запереть!..

Бедный, бедный папа, он так рассвирепел, что даже в груди у него заклокотало. Из всех проделок Эмиля эта, пожалуй, была самая ужасная! Папа как бешеный забарабанил кулаками в дверь, потом с силой навалился на неё плечом, да что толку!

В отчаянии повернулся он к запертой двери спиной и стал лягать её ногами. Никакого результата, зато он сильно отбил себе пятки. Да, этот плотник, по имени Триссе, хорошо знал своё дело! Он сколотил эту дверь из гладко выструганных толстых досок и так плотно пригнал её к косяку, что, несмотря на все папины усилия, она даже не шелохнулась.

А папа Эмиля тем временем всё больше приходил в ярость. Он готов был разнести в щепы всю эту проклятую постройку! В бешенстве он принялся выворачивать карманы, надеясь найти там складной нож. Он хотел прорезать щель в двери и лезвием отодвинуть задвижку. Но тут он вспомнил, что ножик лежит в кармане его рабочих брюк, а сегодня он надел воскресные. Положение становилось безвыходным. Некоторое время папа Эмиля стоял неподвижно, тупо уставившись в дверь, и лишь шипел от злости. Нет-нет, он не ругался, он терпеть не мог разные бранные слова. Но стоял и шипел он, как змея, довольно долго и всё думал об Эмиле и об этом злосчастном плотнике Триссе, который даже не догадался в своё время прорубить в домике нормального окошка, а ограничился чем-то вроде слухового окна над дверью. Папа Эмиля сердито уставился на него – до чего же оно мало! – потом стукнул ещё несколько раз что было силы в дверь и в полном отчаянии сел. Ему ничего не оставалось, как ждать.

В домике Триссе было целых три сидячих места, и на одно из них папа Эмиля и сел. Он сидел, скрежетал зубами и в бешенстве ждал, что кто-нибудь в конце концов сюда придёт.

«Пусть это грех, но я убью первого, кто сюда явится», – думал он. Конечно, так думать было несправедливо и дурно, но, когда злишься, теряешь разум.

В домике Триссе было уже совсем темно, а папа Эмиля всё сидел и ждал. Но никто не приходил. Он слышал, как дождь стучит о крышу, и от этого звука ему стало ещё печальней.

Он распалялся всё больше и больше. И в самом деле, разве не обидно, что он сидит здесь в полной темноте и одиночестве, в то время как все остальные пируют за его счёт и веселятся в светлой комнате! Больше он ждать не намерен, он должен немедленно отсюда выбраться! Как угодно, но выбраться! Хоть через слуховое окно!