Джонатан Фоер - Полная иллюминация

Но ее чуть более старшая и чуть более осторожная сестра Ханна, которая была бы совсем от Чаны неотличима, если бы не сросшиеся брови, стояла на берегу и плакала. Опальный ростовщик Янкель Д обнял ее, прижал к груди и зашептал: Тшш, тшш. А потом прокричал Битцлю Битцлю: Греби что есть мочи к Многоуважаемому Раввину и без него не возвращайся. Да еще захвати Менашу-лекаря и Исаака-правоведа. Скорее!

Из-за дерева появился сумасшедший сквайр Софьевка Н, под чьим именем штетл впоследствии попадет на карты и в мормонские переписи. Я все видел, все видел , – истерично сказал он. – Я могу засвидетельствовать. Повозка неслась слишком быстро, а дорогу всю развезло – кто спорит, нехорошо опаздывать к себе на свадьбу, но еще хуже опаздывать на свадьбу к той, что могла бы стать твоей женой – и потом она вдруг взяла и сама себя перевернула, а если это и не совсем точно, то скажу так – повозка не сама себя перевернула, а была сама собой перевернута порывом ветра со стороны Киева, или Одессы, или еще откуда, а если и это вызывает сомнения, то я вам скажу, что произошло – и в этом могу поклясться своим именем, незапятнанным, как белая лилия, – ангел с крыльями цвета надгробий слетел с небес, чтобы забрать Трахима с собой, потому что слишком уж хорош был Трахим для этого мира. Ну, конечно, а кто из нас не слишком? Мы все друг для друга слишком хороши.

Трахим? – переспросил Янкель, не мешая Ханне теребить пальчиками бусину позора. – Трахим-сапожник из Луцка? Разве он не умер полгода назад от чахотки?

Гляньте! – крикнула Чана, хихикая, поднимая над головой куннилингусирующего валета из скабрезной колоды карт.

Нет, – сказал Софьевка. – Того звали Трахом, через «о». А этот через «и». Трахом помер в ночь самых длинных ночей. Нет, постойте. Постойте. Он умер, потому что был художник.

А это! – восторженно взвизгнула Чана, поднимая на вытянутой руке поблекшую карту созвездий.

Выходи из воды немедленно ! – прокричал ей Янкель, повышая голос больше, чем следовало, будь то дочь Многоуважаемого Раввина или другая девочка. – Ты простудишься!

Чана устремилась к берегу. Усеянная звездами карта растворилась в мутной зеленой воде, медленно поплыла в глубину и, достигнув дна, легла, как вуаль, на лошадиную морду.

Разбуженный шумом, штетл захлопал ставнями – любопытство было единственным качеством, в одинаковой степени присущим всем его жителям. Происшествие случилось неподалеку от каскада небольших водопадов, как раз у той самой черты, что обозначала границу между двух секторов штетла – Еврейским Кварталом и Кварталом На-Три-Четверти Общечеловеческим. Все так называемые священнодействия, как то: занятия религией, забивание кошерных животных, торговые сделки и т. д., – происходили на территории Еврейского Квартала. Действия, так или иначе сопряженные с тщетой повседневной жизни, как то: занятие науками, вершение правосудия, купля-продажа и т. д., – происходили исключительно в Квартале На-Три-Четверти Общечеловеческом. Соединяло кварталы здание Несгибаемой Синагоги. (Возведено оно было с таким расчетом, чтобы священный ларец располагался непосредственно над зыбкой линией Еврейско/Общечеловеческого раскола, что гарантировало каждому сектору обладание одним из двух хранившихся в ларце свитков Торы.) По мере того как соотношение сакрального и мирского менялось – обычно не более, чем на волосок в ту или другую сторону, если не считать одного исключительного часа после Покаянного Погрома 1764 года, когда практически все население сделалось мирским, – менялась и зыбкая линия границы, прочерчиваемая мелом от Радзивельского леса до реки. В соответствии с этим приходилось приподнимать и передвигать здание синагоги. Но уже в 1783 году оно было поставлено на колеса, что позволило корректировать вечно меняющиеся представления штетла о еврейском и общечеловеческом без былой натуги.

Насколько я понимаю, произошло происшествие , – пропыхтел страдавший одышкой Шлоим В, смиренный торговец антиквариатом, живший исключительно на подачки односельчан, ибо со дня безвременной кончины жены был не в силах расстаться ни с одним из своих товаров: будь то канделябры, статуэтки или песочные часы.

Как ты об этом узнал? – спросил Янкель.

Битцл Битцл прокричал мне из лодки по пути к Многоуважаемому Раввину. Я сообщил всем, кому мог, по пути сюда.

Это хорошо , – сказал Янкель. – Нам понадобится прокламация штетла.

Но точно ли он мертв? – спросил кто-то.

Вполне , – заверил Софьевка. – Ничуть не живее, чем был в тот день, когда его родители впервые повстречались друг с другом. Даже, пожалуй, мертвее, потому что тогда он, по крайней мере, был ядрышком в мошонке своего отца, пустотой в чреве своей матери.

Ты не пробовал его спасти? – спросил Янкель.

Нет.

Пусть они не смотрят , – сказал Шлоим Янкелю, указывая на девочек. Он быстро скинул с себя одежду, обнажив изрядных размеров живот и спину, густо поросшую зарослями вьющихся черных волос, и нырнул в воду. Вверх взметнулись мокрые перья, поднятые на гребне произведенной им волны. Жемчуг без ниток, зубы без десен. Сгустки крови, Мерло, треснувший хрусталь люстры. Месиво, вздымавшееся навстречу, становилось все гуще, и вскоре он перестал видеть даже собственные ладони. Где? Где?

Нашел ты его? – спросил правовед Исаак М, когда Шлоим вновь замаячил на поверхности. – И можно ли определить, сколько времени он там пробыл ?

Один он был или с женой? – спросила скорбящая Шанда Т, вдова покойного философа Пинхаса Т, который в своей единственной достойной упоминания работе «К Праху: из Человека Ты Вышел – в Человека и Возвратишься» доказывал, что теоретически жизнь и искусство могли бы поменяться местами.

Мощный порыв ветра пронизал штетл насквозь, заставив его присвистнуть. Грамотеи, силившиеся постичь смысл смутных текстов в плохо освещенных комнатах, оторвали от книг головы. Влюбленные, дававшие зароки и обещания, жаждавшие изменений и извинений, разом замолкли. Одинокий красильщик свечей Мордехай К утопил руки в чане с теплым голубым воском.

Была у него жена , – вставил Софьевка, запуская левую руку вглубь переднего кармана брюк. – Хорошо ее помню. Такие роскошные сиськи. Бог ты мой, что за сиськи! Разве их забудешь? Обалденные, видит Бог, сисечки. Я хоть сейчас готов поменять все выученные мной за жизнь слова на возможность вновь сделаться младенцем и еще раз, да, да, да, присосаться к этим титечкам. Да, поменял бы! Поменял!

Откуда ты знаешь такие подробности? – спросил кто-то.

Однажды, когда я был еще совсем мал, отец послал меня в Ровно с поручением. Как раз в дом к этому Трахиму. Фамилия его на языке не задержалась, но отчетливо помню, что Трахим этот – через «и» – был при молодой жене с роскошными сиськами, при небольшой квартирке с кучей безделушек в ней и со шрамом не то от глаза до рта, не то от рта до глаза. Одно из двух.