Джулиан Феллоуз - Снобы

Я кивнул. Достаточно было вспомнить сцену у него в кабинете, когда он заплакал при мне, чтобы безоговорочно в это поверить. Чарльз был одним из тех мужчин – они встречаются значительно реже, чем убеждают современные женские журналы, – которые раз и навсегда выбирают себе супругу и потом не подвергают свой выбор сомнению. Такие люди безоговорочно преданы женам, потому что им и в голову не приходит, что может потребоваться пересматривать свои чувства раньше, чем смерть разлучит их, и даже в этом случае подразумевают, что первым умирает муж. Я не утверждаю, что он был бы не способен на измену. На какой-нибудь сельскохозяйственной конференции в Америке, во время охоты в Шотландии – кто знает, что может случиться? Но он был бы не способен инициировать разрушение собственного брака. Выбрав Эдит, он отдал ей всю любовь, на которую был способен, и, как естественное приложение, всю свою преданность. Ни то ни другое не были интересными по качеству, но зато давались в неограниченном количестве. В этом я уверен. Я вполне мог представить себе, что ему было очень, очень плохо.

Леди Акфилд еще не закончила:

– Мы отчаянно надеемся, что он сможет заново построить свою жизнь, и всерьез полагаем, что сейчас у него есть такой шанс.

– Он встретил кого-то?

Она склонила голову, не отвечая, и я понял, что встретил. Или, по крайней мере, они на это надеются. Мне понадобилось еще несколько минут, чтобы сообразить, что, скорее всего, это Кларисса.

– Смысл в том, что если бы он был свободен, то мог бы планировать свою жизнь дальше. Сейчас он этого не может. Прошлое тянет и тянет его, и в результате не думаю, что он может мыслить ясно.

А вот это была интересная фраза. В каком это смысле Чарльз не может мыслить ясно? Она смотрела на меня, ожидая какой-нибудь реакции на ее откровенность.

– Чем я могу помочь? – спросил я.

Мне хотелось выяснить, что приготовила для меня леди Акфилд. Абсолютная истина, что для женщины ее типа обсуждать интимную жизнь ее семьи с кем-то, кроме сверстника и ровни по положению, с которым она дружит всю жизнь (и то редко), – настоящая пытка. Нравлюсь я ей или нет, это уже не важно. Этот разговор причинял ей сильнейшие муки.

– Вы можете поговорить с Эдит? Можете спросить ее, даст ли она Чарльзу развод сейчас? Конечно, в прошлом это было бы очень сложно и неудобно, но разве сегодня люди думают так же? Мне кажется, нет. И вы должны заверить ее, что это никак не скажется на финансовой стороне вопроса. Совершенно никак.

Она говорила быстро и много, чтобы скрыть свое смущение. И неудивительно. Просьба была определенно вульгарная. Возможно, это было единственное вульгарное предложение, высказанное ею за все время нашего знакомства. Мое удивление, должно быть, отразилось у меня на лице.

– Вы, наверное, считаете, что это очень утомительное мероприятие?

– Не уверен, что «утомительное» – самое подходящее слово.

Мой тон был немного жестким, но леди Акфилд была в достаточной степени леди, чтобы понимать, что преступила собственные законы. Она приняла упрек как должное:

– Конечно, это ужасная просьба.

– Вы несправедливы к Эдит, – сказал я. – Она бы и думать не стала о деньгах.

Это была правда. Эдит бы и в голову не пришло просить с Чарльза что-то, кроме двух-трех тысяч, которые позволили бы ей продержаться какое-то время. Достаточно было и того, что он платил за аренду квартиры на Эбери-стрит и позволял ей обналичивать чеки. Чего леди Акфилд не понимала, так это того, что Эдит полностью осознавала, что поступила плохо. Люди вроде Акфилдов неохотно, а иногда и вовсе не способны понять, что честь не является прерогативой их класса. Они так часто слышали о меркантильности среднего класса и о милосердии и самопожертвовании их собственного племени, что начали одинаково верить в обе эти сказки.

Она чуть подняла брови:

– Полагаю, это может быть правдой.

– Это правда, – сказал я. – Вам не нравится Эдит, и только потому, что она вам не нравится, вы ее недооцениваете.

От этого она слегка вскинула голову. Она не отрицала сказанного мной и заговорила с легкой улыбкой:

– Вы правы, что защищаете ее. Вы появились в этом доме как ее друг, и вы вправе заступаться за нее.

– Я расскажу Эдит о том, что вы сказали, но ничего большего я сделать не смогу.

– Понимаете, мы же не можем допустить, чтобы Чарльз подал заявление о разводе, а она опротестовала его или как-то иначе оспорила. Мы должны знать, что этого не произойдет. Вы понимаете?

– Конечно понимаю. – И я действительно понимал. – Но я не могу указывать ей и поучать. Она не станет слушать, даже если я попытаюсь.

– Вы расскажете мне, что она ответит?

Я кивнул. Разговор был окончен. Мы встали и уже почти вышли из комнаты, когда леди Акфилд, очевидно, почувствовала потребность еще сильнее убедить меня в необходимости ее просьбы.

– Понимаете, Чарльз ужасно несчастен. Это не может больше продолжаться, правда? Нам слишком тяжело видеть его в таком состоянии.

В ответ я приобнял ее за плечи. За все время нашего знакомства я ни разу не позволял себе такого интимного жеста. Может быть, это был знак того, что мы определенным образом связаны этой ужасной историей, полной слез и напрасных усилий. Так или иначе, она не возражала. И не напустила на себя ту едва ощутимую чопорность, какую англичанки ее толка используют в подобные моменты, демонстрируя, что вы позволили себе по отношению к ним необоснованную вольность.

Мы вернулись в гостиную, где Адела, спасаясь от необходимости выслушивать педантично проработанные планы Тигры относительно южной рощи, пыталась научить одну из собак держать на носу печенье. И так как она сгорала от любопытства (а я – от желания ей все рассказать), то очень скоро мы начали прощаться. Нам еще предстояло выполнить одну тяжелую задачу: передать приглашения Дэвида. Леди Акфилд проводила нас до Нижнего холла, так что все получилось проще, чем я предполагал.

– Дэвид и Изабел… – начал я; она посмотрела на меня с таким недоумением, так что я пояснил: – Истоны. У которых мы гостим. – (Она кивнула. Одного только этого момента хватило бы, чтобы вогнать Дэвида в депрессию на несколько месяцев.) – Они подумали, не захотите ли вы заехать с вашими гостями ненадолго завтра утром?

Дело сделано.

Леди Акфилд мимолетно улыбнулась:

– Это так мило с их стороны. Но я боюсь, нас слишком много. Но обязательно поблагодарите их. – К ней вернулась ее обычная проникновенная задушевность, и она очень прочувствованно отвергала приглашение, которое, я точно знал, она никогда не примет. Но леди Акфилд удивила меня, добавив: – А почему бы вместо этого вам не приехать снова? И привозите их с собой.

Это было очень щедрое предложение, значительно щедрее, чем требовал долг. Чувствуя себя виноватым от одной мысли, как счастлив был бы Дэвид, если бы он только знал, я покачал головой: