Майкл Шейбон - Потрясающие приключения Кавалера & Клея

Я знаю, что ты по-прежнему любишь меня. Для меня это символ веры – ты любишь меня и всегда будешь любить. И у меня разрывается сердце при мысли, что мы никогда не увидимся, не коснемся друг друга. Но еще больнее другая мысль: я уверена, ты сейчас жалеешь, что мы вообще повстречались. Если так – а я знаю, что так, – тогда и я жалею. Если знать, что твои чувства ко мне таковы, все, что между нами было, превращается в ничто. В потерянное время. А с этим я никогда не смирюсь, даже если это правда.

Не знаю, что будет с тобой, со мной, со страной и со всем миром. И не жду ответа – я чувствую, как у меня перед носом захлопывается дверь к тебе, и знаю, что эту дверь захлопываешь ты. Но я люблю тебя, Джо, с твоего согласия или же без него. И вот так я буду писать – с твоего согласия или же без него. Не хочешь моих писем – просто выбрасывай, и это письмо, и следующие. Откуда мне знать – может, вот эти самые слова лежат на дне океана.

Мне пора. Я тебя люблю.

После этого Джо прочел все остальное, в хронологическом порядке. Во втором письме Роза упомянула, что Сэмми ушел из «Империи» в «Бёрнс, Бэггот и Деуинтер» – рекламное агентство, которое занималось фабрикой «Онеонта». Вечерами, писала Роза, Сэмми приходил домой и садился за свой роман. На пятом письме Джо вздрогнул, прочитав, что в первый день нового, 1942 года состоялась гражданская церемония – Роза вышла за Сэмми. За этим последовал провал в три месяца, а после она сообщила, что они с Сэмми купили дом в Мидвуде. Затем еще один провал, еще три месяца, и в сентябре 1942-го Роза прислала письмо с вестью о том, что родила сына, семь фунтов две унции, и в честь потерянного брата Джо они нарекли ребенка Томасом. Роза называла его Томми. Дальше в письмах излагались новости и подробности – первые слова маленького Томми, первые шаги, болезни и таланты: в четырнадцать месяцев он шариковой ручкой нарисовал первый узнаваемый кружок. Бумажную настольную подстилку из ресторана «Джек Демпси» с этим кружком Роза вложила в конверт. Кружок вихлял и плохо смыкался, но, как написала она, был круглым не хуже бейсбольного мяча. Прилагалась и одна-единственная фотография ребенка в майке и подгузнике – мальчик держался за стол, где валялись какие-то комиксы. Голова у Томми была большая, и светящаяся, и бледная, как луна, а лицо удивленное и сердитое, будто фотоаппарат его напугал.

Если бы Джо читал Розины письма по мере поступления, с перерывами в недели и месяцы, его бы, может, и обманула сфальсифицированная дата рождения младенца Томаса, но при чтении подряд – непрерывным повествованием – эти описания месяцев и вех выдавали кое-какие несоответствия, и Джо что-то заподозрил, и приступ ревности, острая растерянность из-за поспешного брака Розы и Сэмми уступили место грустному пониманию. Письма читались как фрагменты старого романа – в них были и таинственное рождение, и сомнительный брак, и парочка смертей. Весной 1942 года скончалась старая миссис Кавалер – во сне, в девяносто шесть лет. Затем в августе 1943-го, вскоре по прибытии Джо на Кубу, пришла весть о роковой судьбе Трейси Бейкона. Снявшись во втором киносериале про Эскаписта, «Эскапист и Ось Смерти», актер завербовался в военно-воздушные силы и отбыл на Соломоновы острова. В начале июня бомбардировщик «либерейтор», на котором Трейси летал вторым пилотом, был сбит в ходе налета на Рабаул. В конце письма – последнего в пачке – значился краткий постскриптум от Сэмми. «Привет, друг» – вот и все, что Сэмми написал.

До сего дня Джо уверял себя, что похоронил любовь к Розе в той же глубокой скважине, куда сгрузил горе по брату. Роза не ошиблась: после гибели Томаша Джо винил ее, не только за знакомство с Германом Хоффманом и его треклятым судном, но – и это важнее – за то, что соблазнила предать сфокусированную целеустремленность – упрямое пестование чистого и неколебимого гнева, – которая гнала его вперед в первый год разлуки с Прагой. Джо почти забросил войну, неодолимо отвратил мысли от битвы, отдался соблазнам Нью-Йорка, и Голливуда, и Розы Сакс – и за это был наказан. Его потребность – более того, способность – во всем винить Розу со временем иссякла, но вновь воспылавшая решимость и жажда мести, лишь обострявшиеся, ибо их снова и снова подрывали непостижимые планы ВМФ США, так заполонили сердце, что Джо казалось, будто любовь совсем угасла, – так великий пожар гасит костерок, лишая его кислорода и топлива. Теперь же, когда он засунул в пачку последнее письмо, его едва не мутило от тоски по миссис Розе Клей с Ван-Пельт-стрит, Мидвуд, Бруклин.

Сэмми как-то рассказывал Джо про капсулу, зарытую на Всемирной выставке: в капсулу сложили и похоронили в земле типические артефакты времени и места – нейлоновые чулки, издание «Унесенных ветром», чашку с Микки-Маусом, – дабы ее откопали и подивились жители грядущего блистающего Нью-Йорка. Пока Джо читал эти тысячи Розиных слов, слыша ее сиплый жалобный голос, погребенные воспоминания изверглись на поверхность, точно из глубокой шахты в сердце. Замок на капсуле взломан, защелки открыты, люк распахнут, призрачно дохнуло ландышем, запорхали мотыльки, и Джо вспомнил – разрешил себе в последний раз насладиться липкостью и тяжестью ее бедра у него на животе жаркой августовской ночью; ее дыханием у него на макушке и нажатием ее груди на его плечо, когда она стригла его в кухне квартиры на Пятой авеню; бормотанием и вспышками квинтета «Форель» где-то вдалеке, когда запах Розиной манды, густой и смутно дымный, как пробка из бутылки, ароматизировал праздный час в доме ее отца. Джо припомнил сладкую иллюзию надежды, что принесла ему любовь к Розе.

Он дочитал последнее письмо, сунул его в конверт. Вернулся за пишмашинку Ваху Флира, выкрутил свое заявление, бережно отложил на стол. Вставил чистый лист и напечатал:

Доставить миссис Розе Клей, Бруклин, США

Милая Роза!

Ты тут не виновата; я тебя не виню. Пожалуйста, прости меня за то, что сбежал, и вспоминай с любовью, как я вспоминаю тебя и наш золотой век. Что до ребенка, который может быть только нашим сыном, я хотел бы

На сей раз он не придумал, как продолжить. Его ошеломляло, как может повернуться жизнь, как события, что некогда так сильно его занимали – даже вращались вокруг него, – обернулись событиями, которые вовсе его не касаются. Имя мальчика и его серьезные распахнутые глаза на фотографии пыряли в самое нутро, туда, где все так растерзано и изломано, что надолго задумываться о ребенке было, пожалуй, смертельно опасно. Так или иначе, не планируя возвращаться из полета в Ётунхейм живым, Джо сказал себе, что мальчику без него лучше. В этот самый миг, за столом мертвого капитана, Джо принял решение: в том маловероятном случае, если план пойдет под откос и после войны его как-то угораздит остаться в живых, у него не будет ничего общего с этими людьми и особенно с этим серьезным и везучим американским мальчиком. Джо выкрутил письмо из машинки и сложил в конверт, на котором напечатал слова «В случае моей тоже смерти». Положил его под тот, где свои предсмертные пожелания изложил капитан Флир. Связал пачку писем и фотографий от Розы и одним броском скормил Уэйну. Затем взял спальник и пошел в радиорубку, – может, удастся поймать «Радио Ётунхейм».