Майкл Шейбон - Потрясающие приключения Кавалера & Клея

– И вы на нас заработали, – сказал Сэмми. – Гораздо больше миллиона.

Анапол кивнул:

– Доброй ночи, ребятки. И удачи.

Когда он ушел, Сэмми сказал:

– Вот бы у меня и впрямь был миллион долларов. – Он произнес это нежно, глядя в пустоту перед собой, где расцветало что-то восхитительное и незримое.

– Зачем? – спросил Джо.

– Я бы купил «Империю».

– Да? Я думал, ты ненавидишь комиксы. Ты их стесняешься. С миллионом долларов ты бы мог делать другое, что хочешь.

– Ага, – сказал Сэмми. – Правда твоя. Что я несу? Но ты меня разбередил своим Големом. Ты всегда умел сбить мне приоритеты.

– Правда? Я умел? И умею?

– Ты всегда так себя вел, будто это нормально – верить в эту чушь.

– Я думаю, это и было нормально, – сказал Джо. – Я думаю, нам обоим не надо было перестать.

– Ты бесился, – сказал Сэмми. – Хотел добраться до настоящих немцев.

Джо не отвечал так долго, что сам почувствовал, как с Сэмми заговорило само это молчание.

– Ха, – наконец сказал он.

– Ты убивал немцев?

– Одного, – сказал Джо. – Я нечаянно.

– И ты… тебе от этого стало…

– Мне от этого стало, как будто хуже меня никого на свете нет.

– Хм-м, – сказал Сэмми.

Он снова открыл последнюю главу «Голема» и постоял, глядя на панель, где обнаруживалось, что язычок в придверном колоколе на столбе Небесных Врат – ухмыляющийся человеческий череп.

– С Эскапистом забавно, – сказал Джо; ему хотелось, чтобы Сэмми его обнял, но сдерживала мысль, что он так раньше никогда не делал. – Не забавно, но…

– Скажи, да?

– Тебе грустно?

– Немножко. – Сэмми оторвался от последней страницы «Голема» и поджал губы. Словно шарил лучом света по некоему темному углу своих чувств – проверял, есть ли там что. – Но не так, как предполагалось. Это все было… ну, знаешь. Давно. – Он пожал плечами. – А тебе?

– Как тебе. – Он шагнул к Сэмми. – Это было давно.

Он неловко обхватил Сэмми рукой за плечи, и Сэмми опустил голову, и так они постояли, слегка раскачиваясь туда-сюда, вслух вспоминая то утро 1939 года, когда принесли Эскаписта и его труппу авантюристов в кабинет Шелдона Анапола в Крамлер-билдинг, – Сэмми насвистывал «Frenesí», Джо бурлил восторгом и яростью воображаемого удара, которым только что заехал в челюсть Адольфу Гитлеру.

– Хороший был день, – сказал Джо.

– Один из лучших, – сказал Сэмми.

– А сколько у тебя денег?

– Не миллион, это уж точно. – Сэмми выступил из-под руки Джо. Сощурился, вдруг стал ушлым и анапольным. – А что? А у тебя сколько?

– Не совсем миллион, – сказал Джо.

– Не совсем… в смысле, ты… ой. Те деньги.

На протяжении двух лет, с 1939 года, Джо каждую неделю откладывал деньги на содержание родных, когда те доберутся до Америки. Он предполагал, что здоровье их пострадало и что найти работу им будет нелегко. Больше всего он хотел купить им дом – отдельный дом на отдельном травянистом участке, где-нибудь в Бронксе или Нью-Джерси. Он хотел, чтобы им никогда больше не приходилось ни с кем делить крышу над головой. К концу 1941-го он откладывал больше тысячи долларов зараз. С тех пор – не считая десяти тысяч, которые он потратил, дабы обречь пятнадцать детей на вечное упокоение в придонных отложениях Срединно-Атлантического хребта, – он к этим деньгам почти не прикасался; собственно говоря, счет его распухал даже в его отсутствие, наливался отчислениями с радиопередачи про Эскаписта, которая захватила даже немалый кусок 1944 года, и прирастил еще две немаленькие суммы – долю Джо от киношной сделки с «Парнассусом».

– Да, – сказал Джо. – Они остались.

– И просто…

– Лежат, – сказал Джо. – В «Ист-Сайдском актерском кредитном союзе». С тех пор как… ну, с тех пор как затонул «Ковчег Мирьям». Шестого декабря сорок первого года.

– Двенадцать лет и четыре месяца.

– Лежат.

– А это долго, – заметил Сэмми.

С этим Джо согласился.

– Наверное, нет смысла их там оставлять, – сказал он.

Перспектива вновь поработать с Сэмми была очень заманчива. Джо рисовал своего «Голема» последние пять лет – с утра до ночи, каждый день, изредка прерываясь, чтобы прочесть комикс-другой. Ныне он полагал себя величайшим художником-комиксистом в истории мира. Он умел растягивать ключевой эпизод на десять полос, шинковать панели все тоньше и тоньше – они останавливали время и все равно летели мимо с необратимым ускорением самой жизни. Или он умел распахивать один-единственный миг на разворот одной-единственной гигантской панелью, забитой танцорами, лабораторным оборудованием, лошадьми, деревьями и тенями, солдатами, пьяными пирующими гостями на свадьбе. Если того требовало настроение, он умел рисовать панели, затененные больше чем наполовину, чисто-черные; и однако, все было зримо и ясно, действие отчетливо, гримасы персонажей внятны. Своим неанглийским ухом он, подобно всем великим комиксистам, изучил и постиг могущество звуковых эффектов – придуманных слов, вроде ц-цык , и плиш , и длюм , – написанных подходящим шрифтом, добавляющих выпуклости выкидному ножу, дождевой луже, полукроне, что падает на дно пустой жестянки слепца. Но рисовать ему стало нечего. «Голем» закончен (ну почти), и впервые за многие годы Джо – на всех уровнях жизни и эмоций – гадал, что ему делать дальше.

– Казалось бы, я… – начал он. – Казалось бы, я могу.

Больше всего на свете ему хотелось что-нибудь сделать вместе с Сэмми. Его потрясало, до чего тот побит жизнью, до чего несчастен. Вот это будет подвиг – из темного рукава прошлого достать что-нибудь и преобразить положение Сэмми; извлечь то, что спасет Сэмми, освободит, вернет к жизни. Одним росчерком пера он, в согласии с древними мистериями Лиги, может вручить Сэмми золотой ключ, передать дар освобождения, который получил сам и не оплатил до сего дня.

– Я знаю, что должен, – продолжал Джо. Голос его пресекся, щеки горели. Он плакал; он понятия не имел почему. – Ой, надо просто от них избавиться.

– Нет, Джо. – Настал черед Сэмми обхватить его рукой. – Я понимаю, ты не хочешь трогать эти деньги. Ну, мне кажется, я понимаю. Я знаю, они… ну, это символ того, что ты не хочешь забывать.

– Я забываю каждый день, – сказал Джо. Попытался улыбнуться. – Понимаешь? Дни идут, и я не помню, что надо не забыть.

– Ты прибереги эти деньги, – мягко сказал Сэмми. – Мне не нужно владеть «Империей комиксов». Только этого мне не хватало.

– Я… я не могу. Сэмми, я бы рад, но я не могу.

– Я понимаю, Джо, – сказал Сэмми. – Оставь эти деньги при себе.

Назавтра после того, как Эскапист, Мастер Ухищрений, коего никаким цепям не удержать и не пленить никаким стенам, был вычеркнут из бытия решением апелляционного суда штата Нью-Йорк, к дому 127 по Лавуазье-драйв подкатил грузовой фургон скромных габаритов. На дверцах синим шрифтом, как на пивной бутылке, дугой значилось: «ПЕРЕЕЗДЫ НА ХОЛОСТОМ ХОДУ, НЬЮ-ЙОРК». Пасмурный апрельский вечер, дело ближе к пяти, и, хотя было еще очень даже светло, фургон включил фары, как на похоронной процессии. Весь день припадками лил дождь, и в предвкушении сумерек отяжелевшее небо одеялом навалилось на Блумтаун, разлеглось среди домов серыми бороздами и складками. Тонкие стволы молодых кленов, платанов и дубов в соседских дворах белели, почти фосфоресцировали на темной ткани дня.