Майкл Шейбон - Потрясающие приключения Кавалера & Клея

Любому мальчишке, но особенно тому, чья летопись пишется звуками целой комнаты хором умолкающих взрослых, содержимое винного ящика, от пыли и непогоды окостеневшее эдакой монолитной плитой забвения, показалось бы сущим сокровищем. Со скрупулезностью археолога, помня, что надо будет все положить на место ровно так, как лежало, Жук один за другим снимал слои, инвентаризируя случайных выживших из своей предыстории.

1) Экземпляр первого выпуска «Радиокомиксов» в прозрачной зеленой школьной папке. Страницы пожелтели, а на ощупь раздулись и распухли. Центральный источник, живое сердце аромата старого одеяла, который испускал ящик.

2) Еще одна зеленая целлофановая папка, набитая старыми газетными вырезками, рецензиями, рекламными объявлениями про деда Томми, знаменитого водевильного силача по имени Могучая Молекула. Вырезано из газет по всей стране, типографика чудна́я, стиль комковатый, трудно читать, полно непонятного арго и аллюзий на забытые песни, исчезнувших звезд. Несколько фотографий человечка в одной набедренной повязке, чье мускулистое тело плотно и словно покрыто обивкой, как у Бастера Крэбба.

3) Рисунок, сложенный и крошащийся, а на рисунке Голем – он коренастее, более деревенский, чем в саге Джо, в больших шипованных сапогах шагает по улице в лунном свете. Рисовал явно Джо, но условнее, неувереннее – ближе к тому, как рисует Томми.

4) Конверт с оторванным корешком билета в кино и зернистой пожелтевшей фотографией из газеты, а на фотографии шикарная мексиканская актриса Долорес дель Рио.

5) Коробка неиспользованных бланков Кавалера & Клея, осталась с самого кануна войны; в шапке – очаровательный групповой портрет всевозможных персонажей, с суперспособностями и без оных, – Томми уверенно распознал только Эскаписта, Монитора и Сатурнию Луну, – которых Кавалер & Клей сочинили в те времена.

6) Манильский конверт с большой черно-белой фотографией красивого мужчины с волосами, сиявшими, словно лист прессованного хрома. Губы – жесткая тонкая ниточка, но в глазах таится восторг, словно мужчина вот-вот разулыбается. Подбородок квадратный, на нем ямочка. В нижнем правом углу посвящение с подписью «Трейси Бейкон», крупным петляющим почерком: «Человеку, который меня сочинил, с нежностью».

7) Пара толстых шерстяных носков с оранжевыми пальцами, в картонном конверте с двумя ярко-оранжевыми полосами. Между полосами условная картинка – уютное пламя в деревенском очаге – и большие оранжевые буквы «У-ДОБ-НОГ».

А затем погнутая, перекрученная, в дрейфе на дне ящика – полоска в четыре фотографии из уличного автомата, мать и Джо улыбаются, напуганы вспышкой; сплошь языки и выпученные глаза; щеками и висками прижимаются друг к другу, а затем целуются – героический поцелуй, веки опущены, как на киноафише. На картинках они были абсурдно тощие, и молодые, и до того стереотипически влюбленные, что это было ясно даже Томми, одиннадцатилетнему пацану, который в жизни своей еще никогда не смотрел на двоих людей и не думал осознанно: «Эти двое влюблены». Словно по волшебству, он услышал их голоса, их смех, а затем поворот дверной ручки и скрип дверных петель. Томми принялся торопливо засовывать всё обратно в ящик.

Он слышал, как их губы встречаются и разъединяются с липким чмоком, как стучат друг о друга их зубы или пуговицы на одежде.

– Мне надо работать, – в конце концов сказала мать. – «Я от любви глупа, как мартышка».

– А, – сказал Джо. – Автобиография.

– Рот закрой.

– Может, я приготовлю ужин, – сказал он. – Чтобы ты работала?

– Ой, это будет прекрасно. Неслыханно. Ты, может, лучше поостерегись. А то я привыкну.

– Привыкай.

Эти двое влюблены .

– Ты поговорил с Томми? – спросила она.

– Ну как бы.

– Ну как бы?

– Мне не подошел момент.

– Джо. Надо ему сказать.

Папка, набитая сувенирами карьеры Могучей Молекулы, выскользнула у Томми из руки. Повсюду разлетелись фотографии и вырезки, Томми кинулся их собирать, толкнул ящик, и крышка захлопнулась с занозистым треском.

– Это что такое?

– Томми? О боже мой. Томми, ты тут?

Он сидел в сумеречной норке своего убежища, прижимая к груди полоску фотографий.

– Нет, – сказал он после паузы, понимая, что это, бесспорно, самое жалкое его выступление в жизни.

– Дай я, – услышал он голос Джо.

Раздался скрип ящиков, кряхтение, а затем в Наисекретнейшую Камеру просунулась голова Джо. Он прополз по Тоннелю на животе. Приподнялся на локтях, подсунул руки под грудь. Вблизи его лицо шло пятнами, а волосы – сплошь росичка и одуванчики.

– Эй, – сказал Джо. – Привет.

– Привет.

– Что делаешь?

– Ничего.

– Итак, – сказал Джо. – Ты, наверное, что-то услышал.

– Ага.

– Можно войти? – Это мать.

– По-моему, тут нет места, Роза.

– Еще как есть.

Джо посмотрел на Томми:

– Ты что скажешь?

Томми пожал плечами и кивнул. Тогда Джо влез целиком и съежился, свернулся под стенкой Камеры, бедром прижавшись к Томми. Появилась голова матери – волосы поспешно и небрежно подвязаны шарфом, губы просвечивают прямо сквозь помаду. Томми и Джо оба протянули по руке и втащили ее, и она села, и вздохнула, и довольно сказала:

– Ну-с, – как будто они все сидели на одеяле в тени подле крапчатого от солнца ручейка.

– Я хотел как раз сказать Тому историю, – сказал Джо.

– Ага, – сказала Роза. – Валяй.

– Я это не… я больше привык это делать… ну, картинками? – Он сглотнул, и хрустнул костяшками, и вздохнул поглубже. Выдавил слабую улыбочку и отстегнул ручку с кармана рубашки. – Может, мне надо нарисовать, ха-ха.

– Картинки я уже видел, – сказал Томми.

Мать и Джо наклонились посмотреть на людей, которыми некогда были.

– Ох батюшки, – сказала мать. – Это я помню. Это в тот вечер, когда мы водили твою тетю в кино. В вестибюле «Лёвз Питкин».

Они все придвинулись друг к другу чуть ближе, и Томми лег головой матери на колени. Она гладила его по волосам, а он некоторое время слушал, как Джо неубедительно распространяется о том, что творишь, пока молод, и какие совершаешь ошибки, и о мертвом брате, в честь которого назвали Томми, об этом невезучем, невообразимом мальчике, и как все тогда было по-другому, потому что шла война, и на это Томми заметил, что совсем недавно тоже была война, была война в Корее, и Джо ответил, что это правда, и тогда и он, и Роза сообразили, что мальчик уже вовсе их не слушает. Он просто лежит в Гнезде Жука, держа за руку отца, а мать смахивает ему челку со лба.

– По-моему, у нас все хорошо, – наконец произнес Джо.

– Хорошо, – сказала Роза. – Томми? Ты как? Все хорошо? Ты всё понял?

– Ну, наверное, – сказал Томми. – Вот только.

– Что вот только?

– Вот только как же папа ?